Николай Ашешов - Раны любви

— На все терпение, терпение…

Панна Жозефина подходит, делает выразительный жест, который Анелька понимает и на который отвечает кокетливым скашиванием глаз: мешает Гродецкий.

Панна Жозефина немедленно уводит Гродецкого. И Анелька кивает головой Бореньке.

Боренька, чуть не сбив с ног панну Жозефину, подбегает к Анельке и со сладкой дрожью в сердце присаживается к ней.

Он смотрит ей прямо в голубые глаза, точно желает прочитать все тайны ее сердца. Он восторженно любуется ее алым румянцем и, забыв про все окружающее, смущенно говорит:

— Позвольте поцеловать вам руку?

Анелька протягивает ему мизинчик. Один только мизинчик. Остальные пальчики крепко пригнуты к ладони. И Боренька целует мизинчик, и ему кажется, что душа его наполняется безмерною и неведомою миру радостью.

Боренька сидит в тумане. Его сердце бешено стучит и в мозгу горит одна мысль:

— Поскорее, поскорее, поскорее!..

Он не отдавал себе отчета ни в чем. Не понимал этого захвата, в который он попал, не понимал силы магнита, который так властно его притянул и теперь не выпускает. Волна подхватила его. Разум будет темен до тех пор, пока не угомонится сердце от своего безумного припадка.

Он шепчет бессвязные слова Анельке о счастье. Лицо панночки разгорается все сильнее и сильнее. Губы, влажные и зовущие, делаются ближе. Вот-вот коснутся его воспаленных уст… Нет, это — мираж. Это — горячечный бред. Это — жажда поцелуя родит миражи.

Анелька щурит глазки, смеется, поддразнивает, поощряет. Вот она встала, как только что родившаяся богиня. Они пошли рядом. В полутемном коридоре Боренька ощутил близость ее горячего тела, Он с невероятной для себя смелостью, потянулся к ней, обнял мягко за талию, привлек к себе. На щеке — ожоги от ее горячего лица. Вот… вот… милые губы…

Но Анелька отстраняется и тихо говорит:

— Здесь нельзя… Увидят…

И Боренька смело ведет ее в свою комнату и здесь, как безумный, охватив цепкими объятиями, начинает целовать ей волосы, лоб, уста, все лицо.

И склоняется пред ней на колени.

— Анеля, я люблю вас. Будьте моей женой.

Анелька хохочет.

— Вот и не буду… За то, что вы без спросу целуете… Разве так можно?

— Радость моя солнечная…

— А любить меня будете?

Панна Жозефина впорхнула в комнату и остановилась в дверях. Между глазами обеих женщин пробежала телеграмма. Все было понятно. Панна Жозефина пошла разливать шампанское.

Хмельницкий протянул руку к бокалу. И сразу ему стало легче.

Тост за жениха и невесту, для него совершенно неожиданный, вывел его из равновесия, в котором он насильственно удерживал себя сегодня. И, когда он увидел сияющее лицо Бореньки, он прошептал:

— Дурак!

И, как всегда, любуясь личиком Анельки, ангелоподобным и пышущим жаждою ласки, он подумал:

— Слава Богу!

Уже второй год его сердце и мозг были заняты Анелькой. Второй год он то любил ее, то боялся ее, как воплощения всех земных ужасов. Вечно боролся с собой. Обуздывал себя и свое влечение к красивому молодому животному, искавшему упорно мужа среди учащейся молодежи. Инстинктом чуял он опасность для своего сердца сломаться на той авантюре, в которой честолюбивая, но необразованная девушка находила весь смысл своей жизни. И видел он в огоньках этих прекрасных глаз предостерегающий маяк, а не зовы страсти…

И уберегся. Не попал в силки. Остался в стороне. И несчастный Боренька теперь будет расхлебывать кашу.

Пили, еще и еще пили за здоровье жениха и невесты. Гродецкий нагло смотрел на губы Анельки, а она, поддразнивая его, не переставая, проводила по ним своим острым розовым язычком. Боренька видел это и как-то спокойно у него было на сердце. Она моя, — остальное все — чепуха и чушь…

— А все-таки, — совершенно неожиданно даже для себя проговорил громко Боренька, точно в раздумье, — это ужасно, когда узнаешь, что даже среди студентов есть шпионы.

Все смолкло: слишком поражены были все. Боренька воспаленными глазами смотрел на Гродецкого. Но тот собрал, по-видимому, все свои силы и спокойно отвечает ему спокойным взглядом.

— Неужели есть такие негодяи? — спрашивает Анелька.

— Есть, — отвечает Боренька твердо и опять упорно смотрит на Гродецкого.

— Отчего же вы, если знаете, не назовете их по имени?

— Придет время, назову. А пока только предупреждаю…

Хмельницкий, уже полупьяный, загрохотал басом:

— А ты, Борька, прямо скажи, в кого метишь?

— Да ни в кого. А просто говорю.