Лидия Авилова - Наследники

— Виноват… был… простите…

Потом рука его утомлённо упала, он закрыл глаза и опять погрузился в тот сон, среди которого жизнь должна была вскоре перейти в смерть. Когда Гарушин отошёл от кровати князя, он увидал Веру у окна. Она стояла в согнутой позе и, закрывая лицо руками, тяжело рыдала. Она не слыхала приближения Петра Ивановича. И вдруг он заговорил совсем близко от неё.

— Вы слыхали, княжна, обещание, данное мной вашему отцу? Взгляните же на меня и скажите: можно ли так лгать? Теперь мой черёд просить: я был виноват… Простите и вы. Нет, вам не до меня, я знаю, но если одинокий старик, привыкший к горю, дружески протянет вам руку, вы не оттолкнёте её, княжна?

Вера, не веря себе, удивлённо подняла на него заплаканные глаза.

— За что же? — нерешительно спросила она.

— Вера Ильинишна!.. — взволнованно сказал Пётр Иванович. — Только до тех пор человек и жив, пока он чувствует: любит, жалеет, страдает, ненавидит… Не всё ли равно! И я живой человек и благодарю Бога… Про меня говорят, что я зол… Но не бойтесь злого, бойтесь мёртвого, если душа убита, её ничем не воскресишь.

Его голос дрогнул, и по лицу пробежала болезненная гримаса.

— Потерять любимого человека тяжело, но иметь его с собой, положить в него все свои надежды, всю силу своего чувства и убедиться, что этот человек живой мертвец, это страшно!

Он быстро поклонился и весь сгорбленный, с потупленной головой поспешно вышел из комнаты.

Пётр Иванович сидел за обеденным столом, глядел на дверь и нетерпеливо постукивал ножом. Александр вошёл очень медленно, ёжась и потирая руки.

— Что? Озяб? — вызывающим тоном спросил у него отец.

— Мне кажется, что в моей комнате сыро, — сказал Александр Петрович.

— Неужели? Это неприятно. Да у тебя, может быть, желудок не в порядке?

— Нет, я здоров.

Пётр Иванович долго молча глядел в лицо сына.

— Водки не выпьешь? — спросил он.

— Ты знаешь, что я не пью.

— Не пьёшь? А я, вот, выпью.

Александр Петрович уселся поудобнее и принялся есть внимательно и систематично.

— Когда же в Петербург? — неожиданно спросил отец. — Или тебе здесь понравилось? Втянулся в нашу тихую деревенскую жизнь? Что же, я очень рад! Переселяйся совсем, и мне не так одиноко будет. Как? Что?

Александр не отвечал, долго и старательно прожёвывая пирожок.

— Если решишь, можно будет отделить тебе комнаты наверху, чтобы не было сыро, — продолжать Пётр Иванович.

Александр чуть-чуть покраснел.

— Я не люблю твоих шуток, — сказал он.

— Почему шуток? — весело воскликнул старик. — Я говорю серьёзно. Я буду очень рад.

— Не мог же ты забыть, что я женюсь.

— Женишься? — удивлённо спросил Пётр Иванович. — Но ты, кажется, раздумал? Помнится, мы с тобой не сошлись в цене? Ты продавал мне свою свободу и требовал наличными. Сколько ты требовал?

— Столько, сколько ты сам обещал.

— Совершенно верно! Половину. А ты знаешь точно, сколько это составит половина того, что я имею?

— Точно не знаю.

— Так как же это ты пошёл на такое условие? Ведь я мог обмануть тебя! Я мог утаить! Хи-хи-хи!

— Приблизительно я вычислил.

— Ах, да! Вычислил? Вот это ты прекрасно сделал. Не вводи вора во грех! Надул бы тебя старый мошенник, непременно бы надул.

Александр морщился.

— Если хочешь опять делать сцены, то отложи до после обеда. Волноваться за едой крайне негигиенично.

Пётр Иванович сразу переменил тон.

— Я скажу тебе без всяких волнений, наш разговор я обдумал и твоё требование нашёл чрезмерным. Я убеждён, что княжна с удовольствием возвратит тебе своё слово, и таким образом всё кончится к общему удовольствию.

— Не к твоему во всяком случае, — равнодушно сказал Александр и пожал плечами.

— А вот тут-то ты и ошибаешься! — крикнул Пётр Иванович — Я не хочу больше этого брака! Ты знаешь: ведь замужеству с тобой она предпочла бы смерть.

— Ты положительно становишься сантиментальным, — насмешливо усмехнулся Александр Петрович. — Берегись, в твои годы это опасно.

— В мои годы… опасно?.. Ты, кажется, заботишься обо мне, неправда ли? — сказал он с злобной горечью, исподлобья глядя на сына. — Я ждал этого всю жизнь. Все меня ненавидели, и я гордился этой ненавистью, почти любил её. Я ждал привязанности и понимания только от одного человека, и этот человек, — ты! — с горьким смехом закончил он.

— Не прикажешь ли мне объясниться в любви?

— Нет, не прикажу. Ты не любишь лгать, может быть тебе лень, во всяком случае это одно из твоих достоинств. Ты приглашал меня открыть карты. Они открыты. Ты хотел продать себя за половину моего состояния, ты убил бы меня за другую, если бы пожелание кому-нибудь смерти убивало… А что такое деньги, ты знаешь это? Я наживал их рубль за рублём; я брал их с потом, с кровью, со слезами… И теперь ты хочешь, чтобы я отдал их тебе…