Георгий Жженов: От 'Глухаря' до 'Жар-птицы'

Подумаешь, преступление, выпил! Угостили. Сегодня международный праздник трудящихся всего мира! А кто я такой? Самый настоящий трудящийся. Значит, и праздник мой! Где сказано, что он только для "вольняшек"? Спасибо, нашлись добрые люди, догадались - поздравили. Это от вас не то что благодарности - прошлогоднего снега не дождешься. Вы только пугать и умеете: карцер, срок, пристрелю! Знаете свое "давай-давай"... Хотя бы когда сказали "на, возьми", или "спасибо"... Что я выпил, вы унюхали, а вот что я вкалываю за другого дядю, вам невдомек! Где же ваша совесть?

Кто заставляет меня делать чужую работу - возить по забоям топливо? Никто. Это не моя забота. Экскаваторы встанут? Ну и хрен с ними, пусть стоят! Что мне, больше всех надо? Это - ваше дело. Вы начальство - вам и думать! За это вам деньги платят! Однако я, как божья коровка, ползаю с утра по забоям, а почему? Потому, что совесть моя не позволяет равнодушно слушать, как трубят экскаваторы, понятно? Только не у всех она, видно, есть, совесть!

Один мой следователь хвастался, что у него вместо совести х...й вырос! Вот так, гражданин начальник! И не пугайте меня, бесполезно, ничего не выйдет! Больше, чем меня напугали в 1938 году, уже не напугаешь.

Я выплеснул ему в лицо все свои обиды, накопившиеся за годы вынужденного "мирного сосуществования" с ним. Я не боялся, что в сердцах он может пристрелить меня,- такого за ним вроде бы не водилось, хотя с нервами было далеко не в порядке - психовал он часто. Сейчас он еле владел собой. Разозлил я его ужасно.

Не задумываясь, он застрелил бы меня, если бы нашел в себе силы переступить через себя, через свою природу. Это-то сознание бессилия и приводило его в исступление больше, чем слова, в выборе которых я не особенно стеснялся, так как и сам сейчас не очень владел собой.

Ему необходимо было сорвать свою злость, облегчить душу - своей ярости он искал выход. Он материл меня последними словами, искал способ чем-нибудь донять... и нашел наконец!

Не доходя до вахты лагеря, закричал коменданту:

- Парикмахера сюда, немедленно!

А когда парикмахер явился, выхватил из его рук машинку, толкнул меня на пенек у вахты и с каким-то сатанинским наслаждением принялся стричь мне волосы на голове.

Волосы, отросшие за время диспетчерства и чудом убереженные от парикмахера в дни обязательных банных стрижек в лагере.

Волосы - признак вольного человека!

Длинные волосы - иллюзия свободы! Мечта и гордость каждого заключенного!

Нашел все-таки мою болевую точку... Закончив экзекуцию, вынес приговор:

- В карцер! На десять суток.

Так в дни Первомайских праздников 1943 года я оказался в лагерном карцере прииска имени Тимошенко, в неунывающей компании "блатных". Надо отдать им должное, в критических ситуациях они не теряются, не раскисают, не поддаются отчаянию и не празднуют труса. Лагерь для вора - дом родной! Не потому, что там сладко, там очень несладко, но там привычно. Лагерь постоянная среда обитания людей этой древней профессии. Жизнь вора детективный фильм в пяти сериях: преступление, арест, тюрьма, суд, лагерь. А освобождение или побег - всего лишь антракт между двумя очередными сеансами. Долго он не длится, даже у самых удачливых: опять следует преступление, арест, тюрьма и т. д. И все повторяется сначала, или, как воры говорят, "по новой"... Исключение составляют "завязавшие", мне встречать таких не доводилось. Воры - как волки: долго не живут и почти не приручаются. Но их сила воли, их живучесть поражает. Они умеют терпеть физическую боль, переносить болезни, голод, произвол охраны... Нельзя не восхищаться их стойкостью. Честный вор (вор в законе) товарища в беде не оставит - разделит с ним последний кусок хлеба. Воры в законе своеобразное братство, масонская ложа со своим кодексом чести, со своими воровскими законами. Жестокими, жуткими, волчьими... но не шакальими. Полное презрение к материальным ценностям, к деньгам. Деньги шалые улетят, прилетят, как голуби! Никакого крохоборства, на карту ставится все...

Среди воров много одаренных от природы натур, талантливых, сильных, умных. Трагично, что эти недюжинные качества получали такое уродливое выражение в жизни.

Артистов они любят. Меня приняли нормально, хотя я для них никто фрайер. Даже потеснились на нарах. И в этом было спасение, поскольку, сидя в карцере в одиночку, можно запросто "дать дуба" от холода. Майские вечера на Колыме не вечера на хуторе близ Диканьки - мороз ночью лютый! А дров нам полагалось всего восемь килограммов на сутки. Эту "пайку" берегли на те минуты, когда засыпали. Все остальное время ночи обогревались друг о друга.