Николай Каразин - На далеких окраинах

Батогов лежал навзничь и курил.

Ему хорошо, тепло; он чувствует, как медленно перебирается, будто капля за каплей, кровь в его жилах; вот подходит к вискам, толкнулась там и в ушах зазвенела мелодичными переливами... «Это ром действует: отвык за это время, ну, и разобрало». Попробовал слегка отделить голову от подушки — нельзя; тяжела слишком стала, словно приросла к изголовью. Безжизненно свисла на пол рука, и чуть-чуть перебирают пальцы волнистую шерсть тигровой шкуры, разостланной перед диваном... А кто-то подполз под диван, приподнимает его своей спиной, слегка раскачивает... Колеблется камин, ныряя в облаках дыма, кивает из-за шкафа голова глиняного, эмалированного китайского божка... Словно поверхность поспевающей нивы, колеблемая ветром, заходили в перебой пестрые узоры ковра... Все в движении...

Чуть приотворилась дверь, высунулось оттуда желтое лицо, потянуло носом накуренный воздух и спряталось.

Что это как жарко стало? Светло как! А, это солнце восходит. Медленно ползет из-за туманной дали огненный шар, и от него бегут по темному небу, развертываясь шире и шире, светлые полосы... Ветер гудит в камышах и плещутся где-то волны... Храпит конь, склонивши к воде свою голову... «Гей! гей!» — чуть доносится с того берега... «Стой, бери!.. Вот он!..» — слышны торопливые голоса... бегут! Кусты трещат от движения какого-то тяжелого тела... Выстрел! Все застлало дымом... Острые когти впиваются в голые плечи... душат... Два глаза-угля сверкнули у самого лица... рука ищет нож... вот он, вот его шершавые ножны, вот каемка бирюзовая, вот ремень, украшенный кистью... ручка, где ручка?.. Пальцы не хотят отыскать того, что нужно... А скоро будет поздно... еще мгновение... да помогите же, помогите!..

Еще раз медленно приотворилась дверь и опять показалось то же лицо... Перлович шагнул вперед и на цыпочках, неслышно подошел к дивану... Он наклонился. Глаза Батогова были закрыты и он тихо стонал, вздрагивая ноздрями... Маленький окурок сигары лежал на полу и дымился. Перлович поднял его, раздул и поднес к носу спящего... Минуты три он находился в таком положении; наконец, бросил окурок в камин, пошатнулся, взялся за голову и неровными шагами выбрался из комнаты. Он даже в дверь не попал сразу: толкнулся к письменному столу, чуть не опрокинул стоявшую на нем лампу и, ощупывая вдоль стены руками, нашел-таки ручку приотворенной двери.

На дворе зашлепали по жидкой грязи конские ноги, рысью подбежавшие к крыльцу. Ключ в дверях два раза щелкнул и слышно было, как его совсем вытащили из замка.

— Ну, брат, погода! — говорит гость, отряхивая от снега свою меховую шапку.

— Так поздно?..

— Да... Дело такое важное... Просто едва доехал: темно, как у арабов... Я уже и поводья бросил; думаю, ну ты, сивый, отыскивай сам дорогу, как знаешь, а я, брат, ничего не разберу... Сверху, снизу, с боков, отовсюду хлещет; грязище по брюхо... У Хмурова был: крыши промокли, с потолков льет, полна зала воды, тазы подставляют... у этой, у как бишь ее, тоже течет... Да дай хоть водки, что ли, прости...

— А, сейчас... я велю... садись тут...

— Да что ты растерялся; на себя не похож?

— Я сейчас распоряжусь; вот сюда садись.

— В сапоги налилось... А, ушел...

Перлович вышел из комнаты и оставил гостя одного. Тот сбросил с себя намокшую шинель, перекинул ее через спинку стула и стал мерить комнату из угла в угол, потирая окоченевшие руки. Походил, походил, подошел к двери, задернутой тяжелым ковром, приподнял ковер, потрогал ручку: заперта.

— Ну, вот вино, — произнес Перлович, входя с бутылкой и стаканом в руках; он вдруг остановился на пороге, заметив, что гость наклонился к замку завешанной двери.

— А что ты, брат, там не сидишь? — Гость указал на запертую комнату. — Там у тебя лучше; камин и все такое...

— Все равно, там теперь заставлено все... Ну, в чем же дело?

— Какое?

— В такую пору приехал, что-нибудь важное; иначе...

— А да, да, — гость налил стакан и залпом выпил. — Эх, если бы самоварчик!

Перлович стиснул рукой мундштук пенковой трубки, та хрустнула.

— Раздавил? Жаль, — произнес гость, заметив движение хозяина. — Вот видишь ли, приезжает ко мне Хмуров и говорит... история эта немножко длинновата, я, впрочем, буду тебе ее немного сокращать...

У Перловича захватило дыхание; ему послышался шум в соседней комнате...

Совсем рассвело, и в той комнате, которая была заставлена , потому только было темно, что сквозь войлочные ставни, которыми были закрыты окна, не мог проникать грязноватый свет серого, ненастного дня. Когда Перлович вошел в комнату и ставни были сняты, он увидел Батогова, лежащего совершенно неподвижно, на спине, с открытыми, тусклыми глазами, с окоченевшими пальцами, стиснутыми около горла: должно быть, он хотел разорвать душивший его ворот рубахи.