Владимир Даль - Повести и рассказы

Энциклопедизм – вот первая формула жизни, которую создает Даль в своих произведениях. Все предметы и явления он представляет во всей их полноте, с разных сторон. Как и положено в словаре или энциклопедии, он не стремится объяснить и оценить изображенные явления, ему достаточно зафиксировать и перечислить их. Это стремление к полноте изображения сближает Даля с тем общим течением русской литературы первой половины 1840-х гг., которое принято называть «натуральной школой». И не случайно в 1840-е гг. Даль считался, как мы еще увидим, писателем первого ряда. Но когда на первый план в литературе стала выдвигаться социальная критика, Далевские энциклопедии утратили свое значение, и Чернышевский так писал в 1861 г. в рецензии на книгу «Картины из русского быта»:

«…г. Даль знает десятки тысяч анекдотов из простонародной жизни, собрал чуть ли не до 50 000 русских пословиц и чуть ли не полмиллиона слов и оборотов простонародной речи. А между тем – ведь не поверишь этому, если незнаком с его сочинениями – ровно никакой пользы ни ему, ни его читателю не приносит все его знание. По правде говоря, из его рассказов ни на волос не узнаешь ничего о русском народе, да и в самих-то рассказах не найдешь ни капли народности. В одной страничке очерков Успенского или рассказов из простонародной жизни Щедрина о народности собрано больше и о народе сказано больше, чем во всех сочинениях г. Даля. Он знает народную жизнь, как опытный петербургский извозчик знает Петербург. "Где Усачов переулок? Где Орловский переулок? Где Клавикордная улица?" Никто из нас этого не знает, а извозчику все это известно как свои пять пальцев. Ну, а попробуй человек, не знающий Петербурга, узнать что-нибудь о Петербурге от этого извозчика, – ничего не узнает или узнает такую дичь, что и знающий человек не распутает потом.

У г. Даля нет и никогда не было никакого определенного смысла в понятиях о народе, или, лучше сказать, не в понятиях (потому что какое же понятие без всякого смысла?), а в груде мелочей, какие запомнились ему из народной жизни» [13] Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: в 15 т. Т. VII: Статьи 1860–1861 годов. М.: ГИХЛ, 1950. С. 983–984. .

Смыслом Чернышевский называл социальный анализ изображаемых явлений. Но у Даля был другой смысл: изображение событий не в их взаимосвязи, а человека – в зависимости от среды, но изображение события как ничем не обусловленного эксцесса, а человека – как утлый челн в море случайностей. Даль как писатель сформировался до того, как родилась «натуральная школа», предшественница русского реализма. И те принципы прозы Даля, которые Гоголь назвал «живой и верной статистикой России», сформировались задолго до того, как он сблизился с зарождавшимся реалистическим направлением. Эти принципы имеют другую литературную природу и другой генезис, чем жизнеподобные принципы у писателей «натуральной школы».

Очень ярко случай как формула жизни проявил себя в повести 1839 г. «Бедовик», напечатанной в «Отечественных записках». Время создания повести и место ее публикации дают, кажется, некоторые основания рассматривать ее в рамках зарождающейся «натуральной школы», и хотя до «Мертвых душ» самый разговор о «натуральной школе» представляется не вполне уместным, однако следует помнить, что альманах «Наши, списанные с натуры русскими», в котором Даль принимал участие своим «Уральским казаком», был затеян в 1841 г., чуть ранее выхода поэмы Гоголя.

Вместе с тем в повести «Бедовик» изображение быта имеет совершенно иное значение, нежели в «натуральной школе»: быт не только не объясняет человека, но он даже не параллелен ему, как у того же Гоголя, он существует сам по себе и вне всякой связи с человеком. Этот быт напоминает низкие уличные сцены в литературе «неистовой словесности», где они интересны еще пока сами по себе как вновь открытое явление и предмет бравады, потому что автор еще сам не знает, что ему делать с этими низкими сценами. У Даля в «Бедовике» судьба главного героя движется сама по себе – вне всяких установок «натуральной школы» и в зависимости только от случая. Жизнь провинциального города Малинова движется так же сама по себе, комизм ее изображения самодовлеющ.

Именно этим, вероятно, и следует объяснять литературную судьбу повести. В статье 1839 г. «Русские журналы» В.Г. Белинский писал, что «это, по нашему мнению, лучшее произведение талантливого Казака Луганского. В нем так много человечности, доброты, юмора, знания человеческого и, преимущественно, русского сердца, такая самобытность, оригинальность, игривость, увлекательность, такой сильный интерес, что мы не читали, а пожирали эту чудесную повесть.