Владимир Даль - Повести и рассказы

Весь этот итинерарий имеет самое реальное – географическое – происхождение: все упомянутые станции именно в таком порядке следуют друг за другом на пути из Москвы в Петербург. Однако Даль упоминает именно эти, а не другие станции, опираясь на литературные источники. Обед в Твери явно литературного происхождения, так как Путешественник в книге А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» обедает один-единственный раз – именно в Твери. Впрочем, и Пушкин советовал С.А. Соболевскому: «У Гальяни иль Коль-они Закажи себе в Твери С пармазоном макарони Иль яичницу свари» [6] Пушкин А.С . Полное собрание сочинений: В 16 т. [Л.]: Изд. АН СССР, 1948. Т. XIII. С. 302. . Валдайские разрумяненные девки, торгующие колокольчиками и баранками, но также промышляющие и дешевой любовью, упоминаются и у Радищева, и у Пушкина в том же стихотворении из письма к С.А. Соболевскому [7] См.: Строганов М.В. Две Старицкие осени Пушкина: Литературоведческие очерки. Тверь: Тверское обл. книжно-журнальное изд., 1999. С. 5—17. . Впрочем, «колокольчик – дар Валдая», прогремел уже и в стихотворении Ф.Н. Глинки «Сон русского на чужбине» (1825), фрагмент из которого стал к концу 1830-х гг. популярным романсом. А упомянутая поговорка-надпись на колокольчике была, видимо, в большом ходу в литературных кругах; ее, в частности, использовал Пушкин в своих стихах для альбома А.П. Керн: «Вези, вези, не жалей, Со мной ехать веселей» [8] Пушкин А.С . Полное собрание сочинений. Т. III. С. 126. . Даже упоминание новоторжских сафьяновых изделий кажется на этом фоне литературным по своему происхождению, хотя рассказы о золотошвеях по козьей коже известны нам либо из частной переписки, либо из произведений, не бывших во времена Даля в печати [9] См.: Бакунин А.М. Собрание стихотворений. Тверь: ТвГУ, 2001. С. 92, 198. . Вот почему, когда Лиров застревает в Черной Грязи, мы невольно вспоминаем, с одной стороны, радищевское «Слово о Ломоносове», а с другой – пушкинскую поговорку-каламбур, когда в ответ на слова Н.И. Тургенева: «Мы на первой станции к ней <���свободе>» – поэт сказал: «Да, в Черной Грязи» [10] См.: Барсуков Н.П . Жизнь и труды М.П. Погодина. СПб.: Погодин и Стасюлевич, 1888. Кн. 1. С. 68. .

Итинерарий Лирова реальный, но он подан в соусе литературных ассоциаций и поэтому воспринимается как некая мифологема дороги между Петербургом и Москвой. Можно было бы сказать, что для создания такого сюжета автору повести совсем не нужно было путешествовать по дороге между Петербургом и Москвой, достаточно было почитать разные литературные произведения, поговорить с опытными путешественниками и послушать популярные романсы. Несколько позднее Лиров вспоминает народные пословицы и поговорки: «В Клине свет ему клином сошелся, в Черной Грязи посидел он в грязи; одно только Чудово озарило его чудом». И эти пословицы и поговорки опять вызывают вопрос, что определяет сюжет повести: реальное движение либо фольклорные и литературные ассоциации? Иначе сказать, почему все события в жизни Лирова совершаются в этих именно местах: потому ли, что именно в них удобно развернуть сюжет, либо потому, что к такому построению подталкивают пословицы и поговорки?

Как можно понять, все описанные в повести пункты путешествия героя определены чтением, рассказами посторонних лиц и народной мудростью. Так что повесть дает нам энциклопедию не дороги, а энциклопедию отражения ее в литературе и народном сознании. Даля интересуют не реальные места сами по себе, а слова об этих местах. Даль выступает не как географ, хотя с точки зрения современной ему картографии он был вполне профессионально подготовлен [11] См.: Даль В.И. О карте зауральских степей, изданной в Берлине // Отечественные записки. 1841. № 12. Отд. II. С. 33–48. , а как филолог. Очевидно, что то же самое могли бы сказать о повести «Бикей и Мауляна» носители казахской культуры, а носители культуры традиционного казачества – об «Уральском казаке». Но люди иной культурной традиции проверить это не могут: если им сказано, что герой был в таком месте, которое отстоит от другого на такое-то число верст, значит, так оно и есть.

Более того, у нас есть все основания сомневаться в том, что какие-то реалии в этих повествованиях на экзотическом материале Даль сознательно искажал столь же произвольно, как и в «Бедовике». Сам Даль был, подобно нам, носителем русской культурной традиции, и для него самого казахская или казачья культура были экзотичны. Он и всматривается в петербургского дворника иначе, нежели в кочевого казаха (кайсака) или в казака. Сочиняя очерк про петербургского дворника, Даль хотел передать нам то чувство снисходительной иронии, которая окрашивала многие физиологические очерки «натуральной школы». Снисходительная ирония обосновывала самодостаточность человека из социальных низов [12] Строганов М.В. Человек в русской литературе первой половины XIX века. Тверь: ТвГУ, 2001. С. 137. . Разумеется, что Даль не мог относиться подобным образом ни к героям «Уральского казака», ни тем более к героям «Бикея и Мауляны». Ни автор, ни читатель не чувствуют себя вправе давать ту или иную этическую оценку главным героям произведения. Конечно, отрицательные персонажи бесспорно плохи, а положительные персонажи бесспорно хороши. Но этой черно-белой гаммой и ограничивается вся цветовая палитра произведения. Никаких сложных оттенков и полутонов не предполагается. Для настоящего художественного произведения это недостаток. Для этнографического описательного произведения это достоинство, так как не отвлекает от его главного задания – от знакомства с бытом и нравами.