Ходили ребята украдчи ночью с ружьями в овсяное поле, искали их отцы и вели с подзатыльниками домой. С тех пор запирали в Овинцах ружья по сундукам от медвежатной челяди.
Тит походил день-другой по избе, вышел посидеть на крылечке – и снова заболел. Стрельнуло в спину от Митькина удальства, будто болезнь переломилась надвое и пошла наизбыть, но ненадолго. Пуще заломило в груди: подкатило такой сухой шар замазки под ложечку – и сперло дыхание. Охал Тит на полатях, взвывал прострельным голосом, подолгу слезал за нуждой.
Забыли в Овинцах думать про Митькина овсяника: находила работа на работу, торопились вычерпать ясные дни, роптали на темную куделю облаков, порошившую небо на закате. Мать пропадала в поле. Митька забегал проведать отца, хватал со столешницы кусок – и опять на улицу, в гуменники, в луга, на речку, по грибы.
Тит злобился.
– Чего снуешь? Подь помоги матери да девкам. Хлеб жрешь небось. Четырнадцать годов парню, а бегает, будто пузо голое. От ужо встану!
Митька хлопал дверями и стремглав выскакивал из избы. Отец недовольно бормотал вслед:
– Ускакал! Маленький, а понимает: не догнать лежучи!
Изба молчала, затаиваясь тишиной.
Звериная напасть свалилась на баб.
Ходили бабы за малиной, отбилась от артели девушка на выданье и наткнулась на малинника. Подмял, исходил всю лапами, изжамкал… Ухватил он ее за косу и содрал кожу с головы на грудь, будто девушка накрылась красным платком, износу ему не будет.
Собрались в воскресенье и стар и млад в Овинцах, с ружьями, с кольями, со сковородками, с самоварными крышками, загремели, завопили, заорали, отгоняя зверя от полей, от хожалых мест. Прошли лесом пять перекатов до зыбунов. Будто отбежал в глушину зверь.
Плакали в Овинцах, хороня девушку. А на другой день пошли бабы в те же малинники: сходила ягода. Наутро пастухи в лощинке видели космача. Шел он тихонько за полями и оглядывался на стадо.
Вдруг Митька пропал… Не пришел день, не пришел полдня. Хватились в ночном. Ребята пригнали коней: Митьки не было. Нашла мать отпертой сундук с ружьем – и заголосила. Тит полез с полатей. Кинулись в поля – и нашли.
В густом зеленом овсе лежал мертвый овсяник на боку, а под лапами, тесно прижатый к мохнатому брюху, прильнул в лохмотьях Митька. Схватил его медведь за спину, вклещился когтями – и заглох. Упала мать и уткнулась головой в землю. Завыли сестры. А мужики закричали:
– Теплой! Теплой! Жив!
Мужики начали бережно отгибать медвежьи лапы.
Митьку вынули и отнесли на зеленую заросшую межу. Митька слабо дышал. Поперек головы, по мелким волосенкам, запеклись три красных густых рубца, кожа со лба отвалилась рванью на нос и слиплась, отмахнулась чужая рука в плече и подогнулась нога угольником на другую ногу. Отцовское ружье валялось под медведем. Пониже соска у медведя торчал красной головкой немецкий штык, вынесенный отцом из-под Двинска.
Очувствовалась мать, пригнали Попадью из Овинцев – и на постелях, на подушках, уложенных на днище телеги, Митьку повезли к Трифону-на-Корешках в больницу.
Подвезли Митьку к своей избе. Тит прихромал к телеге, дрожа отвернул одеяло и поглядел на сына. Поглядел, молча взял свое ружье, обтер штык о сено, отвернулся и махнул рукой.
Заливаясь слезами, трогая Попадью, мать крикнула горько и жалобно:
– Девки, отец-то не может, уберите медведя. Шкура-то пропадет в тепле. Новой изъян.
– Уберем, седня же, – ответил скрипуче Тит и сердито добавил, напрягая голос: – Не тряси больно парня-то, в кальях – придерживай телегу. От ему не сладко…
Провожали Митьку Овинцы до отвода. Нашлись охотники ребята – побежали за телегой до Трифона. Верховой, Митькин дядя, поскакал вперед в больницу с известием.
Везла телегу Попадья овсами ровно, легко, глядя себе под копыта, обходя кальи и выбоины.
На другое лето Митька поправился. Пришел в Овинцы с измордованным лицом, на деревяшке, пролегли головой три белых шнура – медвежьи знаки, погорбился и косил плечом.
Давно подтянулся, отдохнул Тит от медвежьего промыслу, выпрямился на полатях, будто раздался в плечах, осилил хворь – и в зиму пошел шарить берлоги по исхоженным чащам и овражкам.
Митька, стуча деревяшкой о дровни, вывозил медведей.
Занывали ночью у Ольги зубы: то брюхатела она от нелюбимого мужа. Была она прежде высока и полногруда, как молодой тополек, кужлявый от дождя.
Было у отца тринадцать дочерей погодков. Торговал он на толчке огурцами, капустой и мелкой снедью. Торговал с утра до ночи, бился в гнилом и сыром от снеди ларчике – и не мог одеть дочерей.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу