Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 2 - Рассказы

На пятой неделе приехали к Титу опять охотники из Москвы. Ходили на глухарей и тетеревов. Заприметили в ночи на соснах черные кучки глухарей, замерли, чтоб не хрустнуть в валежнике, не дохнуть, не чихнуть… В забрезжившем свету будто пошла в темноте какая-то муть. Вдруг Тит шепнул, тихо шарахаясь назад:

– Медвежата… медвежата… медведица… пестун…

Не попадая зуб на зуб, уходили… Тихонько переступали, стояли тихими ночными деревами, будто слышали шорох и шелест в муравьиных кучах. Когда выбрались к недалекой полянке и побежали, топоча, прямиком на опушку, медвежата были явственно видны. Тит, отбежав, разрядил ружье. Громыхнули за Титом другие охотники. Где-то взревел зверь, и по лесу затрещало, загоготало, заломало бегущие сучья. Медвежата весело карабкались по стволам, то выходя на самую крону и покачиваясь, то прячась в игольчатом шатре.

Тяжело сказал Тит:

– Дешево отделались. Вот те и глухари! Чудит, право! Беспременно тут была медведица. И пестун – хорошо. Ребра ломать мастер. Нет, скажи на милость, куда лешой занес!

Тит грузно и невесело засмеялся.

– А я говорю, – заплетаясь, бормотал московский охотник, – мы очень неосмотрительны. Это вы, Тит. Разве можно в медвежьем месте выходить на охоту с мелкой дробью, без пуль, без картечи! Такая неосторожность, такая неосторожность!

Сидя на опушке, охотники тревожно озирались на выходящую из темноты лохматую и низкую чащу. Они держали ружья на коленях, словно поджидали, что придется обороняться.

Тит резко и громко говорил:

– Услышь нас медведица, не уйти бы живыми. Видно, не судьба. Один маленький хрусточек попади ей в мохнатые уши – пошло бы дельце. Медвежата кувырк – и к нам. Они, дьяволы, всегда бегут к человеку. Игруны, стервы, не дай бог! Медведице боле ничего и не надо. Ружья наши для щекотки как раз… Одного пестун, другого сама… И под себя…

Тит сбросил картуз, вытер лоб и растерянно добавил:

– Мокрой, как испугался… напуганной… И год ноне – всем годам год. Наособицу. Зима – пять зим сразу. Воды – море непроливанное. Сыч – у нас старик кривой в Овинцах, позабыл, при каком царе сперва жил, при каком опосля, – не помнит такой воды. А и речка-то в обшарашку поместится. Все одно к одному. Медведь норовит под глухаря, ружья не стреляют, медвежатники бегут от медвежат! Чудно! Чудно!

Пошли вяло и скучно к Овинцам, закурившим ранние печки.

Погодя с неделю драл Тит с Митькой лыки в Обнорском лесу. Остались в ночную, чтобы захватить утро. Закострили. Раздулось огня стог. Сидели, жевали, глядели на жадный огонь. Вдруг из чащинки кто-то бросил сук. Тит вгляделся. Опять кто-то кинул, уже большой березовой губой. Губа упала в огонь и откачнула пламя в сторону.

– Не напужаешь, – весело сказал Тит. – Кто там, выходи! Овинские?

Никто не ответил, но внезапно, грохоча по стволам, пролетел стороной обгорелый рогатый пень.

– А, – нахмурился Тит, – хозяин. Вот кто игру почал!

– Тятька, беда! – побелел Митька и прижался к земле.

Отец сразу закричал часто и гулко:

– Ай! Ай! Ай! Ай! Ай!

Вслед будто рявкнула роща, будто сорвалась вся она с места и помчалась, гремя деревянными ногами по земле.

– Ту! Ту! Ту! Ту! Ту! – кричал отец.

Митька повеселел и зазвенел ошалелым голосенком:

– Соли! Соли! Соли! Соли! Соли! Соли!

Медведь уносился, обрушивая за собой сучья, пеньки, хлеща ветками и часто-часто-часто топоча в ночи. Эхо ворвалось в чащи, побежало, заухало, вся Обнора загудела диким ревом, тысячи стволов, оглушая и надвигаясь, пошевелились во мгле.

Митька все еще кричал, а отец, глядя ему в рот, хохотал. Наконец Митька устал – голос сорвался. Так по вечерам пастухи созывали в Овинцах стадо с выгона. Коровы подымали большие морды на крик, жалобно мычали, блеяли овцы – и стадо собиралось к прогону, пыля и мотая хвостами от оводов.

Отец утер мокрые от смеха глаза, прислушался, припав ухом к земле, и встал. Выждав немного, Тит серьезно сказал Митьке:

– Помирать пошел. Теперь за ним по лесу красная строчка. Кровью изойдет.

– Уследить бы за ним, тятька! Нажива без трудов! Подохнет, Попадью в закладку – вывози.

– Уследишь его! Он, может, за сорок верст ускачет! Места ему познакомее нас с тобой. Сто верст лесу у Трифона, с гаком. В зыбунах сгинет. Из сил выбьется, ляжет – его и затянет в водяное оконце. Кульк, кульк, кульк! Обманчивая трава встанет над ним зеленой шерсткой – и все тут.

Он подкинул в костер хворостину и что-то обдумывал, поглядывая на сына.