Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 т. т. 9. Позолоченные пилюли

Представоте себе четырех игроков, которые играют, как самые обыкновенные простые люди, ни лучше, ни хуже тысяч других игроков в винт… Но в их игре был один поразительный штрих: сдавал каждый из них по очереди, но тасовали карты всего трое. Полный, бритый господин в синем сюртуке не тасовал. И об этом даже разговору не было. Просто игра шла, как обычно, все тасовали, сдавали, а когда очередь доходила до полного бритого, его сосед молча брал колоду, тасовал ее и передавал полному бритому. Тот спокойно брал ее и приступал к сдаче.

Одно мгновение у меня мелькнула мыль: может, у него рука болит? Может быть, он калека?

Но так как в механизме движений тасовки и сдачи не такая уж большая разница, то и это предположение отпадало.

Удивляло меня также и то, что об этой ненормальности никто и не говорил — будто бы так нужно.

Я постоял еще полчаса — чудеса! Двадцать раз до полного бритого доходила очередь тасовать, и двадцать раз его сосед хладнокровно брал колоду и, разговаривая об урожае прошлого года или о приезжей бродячей труппе — тасовал и передавал полному бритому с легким полупоклоном.

Спросить об этих чудесах незнакомых мне людей было неловко, а между тем, я сгорал от любопытства.

Мимо меня прошмыгнул испитой, прыщеватый лакей со стаканом жидкого чаю и чахоточным лимоном на подносе.

Я его окликнул. Подозвал.

— Послушай… В чем тут дело… Видишь, вот эти четверо играют в винт?

— Вижу, так точно…

— Почему все трое тасуют каждый за себя, а полному бритому тасует сосед.

Лакей тряхнул длинными, грязными волосами, — и спокойно сказал:

— Вы спрашиваете про этого полного господина? Про Александра Семеныча?

— Ну, да, да!

— Они у нас не тасуют.

— Почему?

— Они у нас шулера.

— То есть как?!. Настоящий обыкновенный шулер?

— Так точно. Александр Семеныч у нас шулера.

— А те, другие?!. Остальные трое?

— Помилуйте-с. Податный инспектор, директор училища и доктор.

— Черт знает, что такое? Да почему же они с ним играют?

— С Александром Семенычем?

И объяснил он так просто и хладнокровно, будто бы иначе не могло быть:

— Четвертого партнера нет. Потому и играют.

Вот вам русская матушка-провинция. Великолепная, величественная простота, грандиозное всепрощение, примирение и применение к обстоятельствам.

Нет четвертого партнера — и шулер хорош.

Мы с Муратовым совсем уж забыли начало нашего разговора и повод, по которому лысый молодой человек рассказал свою удивительную историю.

Но лысый молодой человек не забыл.

Поэтому, помолчав немного, сделал совсем неожиданный для нас вывод:

— Так и немцы. Раз нет четвертого партнера — можно и собаку допустить к столу…

Когда вот так вот, останешься в одиночестве, да спустишь шторы, да усядешься поуютнее в кресло, да призадумаешься — то всегда приходишь к одному печальному выводу:

— Как все измельчало!

Раньше люди писали огромные многотомные романы в шести частях с эпилогом. Теперь — кроме миниатюр-рассказов в 6–7 страниц ничего не пишут.

Раньше сочинялись пятиактные пьесы в 9 картинах, с прологом и апофеозом… А что теперь? Миниатюры минут на 10 — так что зритель не успеет вынуть платок из кармана на предмет осушения слез, как уже поздно; уже ему надо смеяться: уже драматическая миниатюра успела замениться комической миниатюрой.

Раньше из Петрограда в Крым ехали 2 месяца. Теперь это делается в 30 раз короче, быстрее.

Все мельчает, все сокращается.

Возьмем даже убийц из союза русского народа. Десять лет тому назад — что это были за убийцы! Все пркрасный, матерый, опытный народ — цветы острога, сливки каторги! Великолепные «Иваны».

И какая теперь мелкота, какая «шпанка» полезла изо всех щелей.

Например, прежние годы: убийство Герценштейна, Иоллоса… Убийцы были отобраны на диво — хладнокровные, опытные, молчаливые и деловитые.

Их можно было не любить, но уважения они заслуживали. Любая каторга пожертвовала бы десятком мелких детоубийц, поджигателей и фальшивомонетчиков, чтобы только получить для украшения своего — одного такого «Ивана»…

Великолепный народ. Приятный. Такой народ, который мог растрогать до слез не только живого человека, но и бездушный предмет, веревку, например. Даже веревка плакала по таком хорошем народе.

И посмотрите — во что этот народ выродился теперь!

Поручили человеку, скажем, убить Милюкова. Дело есть дело, говорят французы, а мы, русские, добавляем: делу время — потехе час.