Фёдор Достоевский - Полное собрание сочинений. Том первый. Бедные люди. Повести и рассказы (1846-1847)

Николаю I молва приписывала слова о том, что его бюрократическая система основана на правлении 5000 столоначальников. По предположению, высказанному М. С. Альтманом, если вспомнить эту популярную в 1840-х годах фразу царя, напрашивается вывод, что за слухами о близости закрытия «канцелярий», в которых служат герои, в рассказе скрыта мысль о непрочности не только их личного существования, но также и самого николаевского режима. Это объясняет огромность страха Прохарчина, вызванного его «вольнодумством», которое потенциально заложено в мыслях о возможности предстоящего закрытия «канцелярий», а вместе с тем — те цензурные затруднения, с которыми автору пришлось столкнуться при печатании рассказа.

Фамилия Прохарчин — намек на это есть в самом рассказе (стр. 242 и 249) — образована от слова «харчи» и, вероятно, содержит иронический намек на трагическую судьбу героя: «прохарчился» (см. об этом: Нечаева, стр. 157). В то же время она должна была в 1840-е годы, как и имена других постояльцев «углов», восприниматься в контексте аналогичных имен гоголевских героев (Поприщин и др.) и имен других персонажей писателей «натуральной школы». Исследователями зафиксированы и некоторые другие стилистические параллели между «Прохарчиным» и поэтикой гоголевских повестей, а также справедливо отмечено, что от «Прохарчина» тянутся разнообразные нити не только к предшествующим этому рассказу повестям Достоевского 1840-х годов (особенно к «Двойнику» — см. мотивы постоянно грызущего героя страха за свое положение, его робости и болезненного бреда, чувства виновности перед «лысым человечком», которому нечем прокормить семерых детей, обманутым им извозчиком и т. д.), но и к более поздним романам Достоевского 1860-х годов. Некоторые из мотивов, намеченных в «Прохарчине», возрождаются здесь в значительно углубленном и видоизмененном, в связи с новой обстановкой и новыми художественными задачами, виде («наполеоновские» мечты у Прохарчина и Раскольникова, робкое «скопидомство» Прохарчина и психологически иная по своей окраске гордая «ротшильдовская» идея героя «Подростка»; см. об этом: Бем, стр. 81–96; Гроссман, Биография, стр. 91–92).

Вскоре после выхода в свет книжки «Отечественных записок», где был помещен рассказ, Достоевский 17 октября 1846 г. писал брату: «„Прохарчина“ очень хвалят. Мне рассказывали много суждений». Однако печатные отзывы критики 1840-х годов о «Прохарчине» были менее благоприятны. Наиболее развернуто высказался о нем Белинский в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года». Критик писал: «В десятой книжке „Отечественных записок“ появилось третье произведение г. Достоевского, повесть „Господин Прохарчин“, которая всех почитателей таланта г. Достоевского привела в неприятное изумление. В ней сверкают яркие искры большого таланта, но они сверкают в такой густой темноте, что их свет ничего не дает рассмотреть читателю… Сколько нам кажется, не вдохновение, не свободное и наивное творчество породило эту странную повесть, а что-то вроде… как бы это сказать? — не то умничанья, не то претензии… Может быть, мы ошибаемся, но почему ж бы в таком случае быть ей такою вычурною, манерною, непонятною, как будто бы это было какое-нибудь истинное, но странное и запутанное происшествие, а не поэтическое создание? <���…> Мы не говорим уже о замашке автора часто повторять какое-нибудь особенно удавшееся ему выражение (как например: Прохарчин мудрец! ) и тем ослаблять силу его впечатления, это уже недостаток второстепенный и, главное, поправимый. Заметим мимоходом, что у Гоголя нет таких повторений. Конечно, мы не вправе требовать от произведений г. Достоевского совершенства произведений Гоголя, но тем не менее думаем, что большому таланту весьма полезно пользоваться примером еще большего» (см.: Белинский, т. X, стр. 41–42).

Отрицательным был и отзыв Э. И. Губера. Полемизируя против данной Белинским оценки «Бедных людей» и «Двойника», последний в оценке рассказа «Господин Прохарчин», в сущности, лишь варьировал основные упреки Белинского: «… что было сперва однообразно, потом сделалось скучно до утомления, и только немногие прилежные читатели, да и те по обязанности, прочитали до конца <���…> „Прохарчина“. Это горькая, но чистая правда, которая должна была опечалить человека с таким решительным дарованием, как г. Достоевский» ( СПбВ, 1847, 3 января, № 4, стр. 14).

С отзывом Губера совпадал и отзыв «Москвитянина»: «… видно, что г. Достоевский не без таланта, но талант этот, по признанию даже самых жарких поклонников его, принял какое-то утомительное для читателя направление, юмор автора большею частию не в мысли, а в словах, в беспрерывном и несносном повторении одних и тех же выражений, сплошь и рядом скопированных с манеры гоголевского рассказа (недостаток, общий, впрочем, всем последователям так называемой натуральной школы)» (см.: П. П. < П. И. Пежемский?>. Русская словесность в 1846 году. М, 1847, № 1, отд. IV, стр. 152; ценз. разр. — 24 июня 1847 г.).