Геннадий Николаев - Плеть о двух концах

Она пошарила в столе, вытащила глянцево-черную пленку.

— Хотя бы эта.

Лешка ахнул. На сером фоне металла трубы тяну­лась красивая с волнистыми краями однородно-темная полоска. Как он ни всматривался, никаких крапинок не обнаружил.

— Ну, что скажешь, сварщик? — насмешливо спро­сила Валька.

— Колоссально!

— Мосин очень добросовестный сварщик. Он тебе хоть кверху ногами сварит.

— Подозрительный тип.

— А ты злопамятный мальчишечка. Надо от тебя по­дальше, — она в шутку отодвинулась от него вместе с табуреткой.

Он обиженно поджал губы, нахохлился.

— Это он злопамятный. Кто-то когда-то обидел — до самой смерти будет на других вымещать.

— Эх ты, — она придвинулась вплотную к нему, приткнулась плечом к плечу. — Вот ты наверняка счи­таешь себя хорошим человеком, а работник из тебя какой?

— Пока никакой, потому что только начинаю. Важно быть человеком, ремесло дело наживное.

— А ты уверен, что сохранишь в себе человека, на­живая ремесло?

— Я? Уверен! Люди в основном из-за страха пре­вращаются в подлецов. А я ничего не боюсь.

Щелкнул тумблер, Лешка вздрогнул. Валька тихо засмеялась.

— Хвастунишка. А в малине-то, забыл?

— Это от неожиданности, — пробормотал он, чувст­вуя, как краснеет.

После первого «урока» Лешка вернулся в свой ва­гончик как очумелый. Лицо пылало, губы распухли и казались чужими. Он с трудом забрался на полку, по­пробовал читать — строчки расплывались перед глаза­ми, мысли путались.

Снилось ему заседание школьного комитета комсо­мола. В тесной комнатке, бывшей кубовой, набилось полно народу, какие-то все незнакомые ребята с мут­ными опухшими лицами, с глазами, как прорези для монет. Но самое странное: на секретарском месте не он, Лешка, а Витька и Толька, двоечники, сидят, при­мостившись на одном стуле, и в одном на двоих пид­жаке. Лешка вглядывается пристальней и узнает свой пиджак — он потрескивает в швах, вот-вот разлезется.

— Зачем вы надели мой костюм? Вам что, холодно? — не выдерживает Лешка.

— Нам не холодно и не жарко, — говорят они од­ним на двоих голосом. — И это вовсе не костюм, а твоя шкура. Помнишь, ты все кричал: «Посидели бы в моей шкуре, узнали бы, как надо ценить время». Вот мы и сидим.

Вдруг все исчезают, и словно из тумана появляется Валька, Он ясно видит ее крыжовниковые глаза, чуть припухшие губы цвета малинового сока, золотистые — еще бы чуть-чуть — и совсем белые струи прически, упругие груди под голубым сарафаном, к которым так до рези сладко тянется рука...

В самый интересный момент кто-то рывком сдернул с него одеяло. Лешка вскочил, треснулся лбом о по­толок, повалился на постель.

— Тихо, ш-ш, — Чугреев прижал палец к губам, — люди спят.

Лешка протер глаза. Солнечные блики ползали по светлому потолку вагончика, в раскрытое окно загля­дывала сочная ярко-зеленая лапа лиственницы. Рядом на ветке звонко цыркала трясогузка. Из темного угла, где спал Мосин, доносился храп с приевистываниэм. На соседней полке, разинув щербатый рот, посапывал Яков.

Чугреев улыбался.

— Вставай, поедем на станцию, отца встречать.

Лешка подпрыгнул:

— Папку?

— Тихо! Жду в машине. Быстро!

Большой из белой жести умывальник был прибит к лиственнице — за вагончиками, с противоположной стороны от входа. Обегая первый зеленый, Лешка вспомнил о Вальке — вспомнил вдруг, как споткнулся.

Захотелось увидеть ее сейчас же, немедленно, во что бы то ни стало. Он подкрался к окошку, заглянул внутрь. Постель была не тронута. «Не ночевала!» Как оглушенный, он поплелся к умывальнику. Подстывшая за ночь вода не радовала, картины — одна ужаснее другой возникали в его воображении. Он вытерся по­долом рубахи, затрусил к машине.

Павел Сергеевич ждал их на «пятачке» возле сруба. В светлом габардиновом плаще, коричневой шляпе, в пенсне, с портфелем, чемодан у ног — он странным выглядел здесь в городской одежде. Какой-то робкий, помятый, невыспавшийся. Лицо полное, но цвет — бледно-зеленый.

Лешка кинулся к нему — обнялись. Отец чмокнул, как обычно, в висок, потряс за плечи.

Подошел Чугреев, поздоровался.

— С приездом!

— Спасибо. Как жизнь?

— Шуруем помаленьку.

— Ну что, поехали?

— Поехали.

Чугреев отлично водил машину — без рывков, плав­но тормозил, вовремя переключал передачи, перега­зовку делал так ловко, что Лешка никак не мог усле­дить.

— Вот у кого учись ездить, — сказал Павел Серге­евич Лешке и пояснил Чупрееву: — А то ко мне все пристает: научи да научи.