Владимир Богораз - На каникулах

Влево от камина высокий и тощий человек с приятным лицом, обрамлённым жиденькой русой бородкой, одетый в длинный балахон из сурового полотна, засучив рукава, мыл бельё в широкой корчаге, поставленной на деревянный табурет. По комнате ходил другой человек, тоже тощий, но невысокий, с костлявыми плечами и огромной чёрной гривой. Он был одет в старую блузу серого сукна с прямым разрезом ворота, который внизу переходил в длинную прореху, доходившую до самого рубчика, окружавшего подол. На ногах его красовались непарные сапоги, которые вдобавок оба были скривлены внутрь, так что владельцу их приходилось держать ноги носками вместе, как будто он собирался сделать па какого-то мудрёного танца.

На правой руке он держал грудного ребёнка, завёрнутого в серые тряпки. В левой руке он сжимал маленькую тощую книжонку, развёрнутую посредине и от угла до угла мелко испещрённую частыми линиями убористого немецкого шрифта, очевидно одно из изданий "National Bibliothek". Книжонка была захватана и исчитана почти до дыр, а листки, на которых она была развёрнута, в разных местах носили следы жирных пальцев. Человек с ребёнком то поднимал её к лицу, внимательно вглядываясь в мелкие строки, то опускал её вниз, сосредоточенно соображая. На столе в углу комнаты лежала кипа журналов в серых и красных обложках. Один из них был раскрыт на первых страницах и лежал на краю стола. Человек с ребёнком, совершая свою прогулку по комнате, каждый раз подходил к столу и читал развёрнутый журнал. Руку с немецкой книжонкой он опускал вниз, но, дойдя до конца страницы, поднимал книжонку и, ловко поддёрнув ею листок журнала, переворачивал и принимался читать снова. Дойдя до конца в другой раз, он поворачивался и возобновлял прогулку по направлению к двери.

Ребёнок плакал, но как-то негромко. Быть может, он догадывался, что из его плача ничего не выйдет и не хотел надрываться понапрасну. По временам, когда ребёнок возвышал голос, человек в серой блузе машинально прижимал его к груди, как будто стараясь надавить пружинку, которая могла бы захлопнуть эти беспокойные звуки. При этом он всё время напевал довольно громко, но совершенно бессознательно, какой-то странный мотив, очевидно собственного сочинения: "Бэум, бэум, бэм!" -- с целью убаюкать ребёнка.

Свита Марьи Николаевны вся разом ворвалась в комнату.

-- Здравствуйте, Шихов, -- сказал Ратинович, подойдя к человеку с ребёнком, и хотел было протянуть ему руку, но удержался, сообразив, что обе руки Шихова заняты.

-- Ага, -- ответил Шихов, -- здравствуйте! -- он подошёл к столу и положил на него немецкую книжку, очевидно, отказываясь от неё на время посещения гостей.

-- Это что, опять Спиноза, -- насмешливо сказал Ратинович, -- доучиваете наизусть?

-- Как же, -- добродушно ответил Шихов, -- Спиноза в руках, а на столе что? -- и он показал на развёрнутый журнал.

-- Мой, Беккер! Не стой! -- сказал Рыбковский, подходя к человеку, мывшему бельё. -- Бог труды любит!

Беккер был его приятелем и сожителем по квартире, но ему и в голову не пришло предложить Беккеру свои услуги по части белья.

-- Если вы устали, Михаил Самойлович, -- прохрипел Броцкий с наивысшей вежливостью, на которую только был способен, -- то я заменю вас.

-- Нет, ничего! -- возразил Беккер, поднимая над корчагой какое-то белое одеяние, весьма смахивавшее на женскую рубашку, и принимаясь его скручивать и выжимать из него воду.

Дети, игравшие в соседней комнате, услышав приход гостей, выскочили из-под ситцевой драпировки. Их было трое. Впереди бежала девочка лет четырёх, с большой головой, смуглым личиком и большими чёрными глазами, в одежде, сшитой из тёмного ситца и состоявшей из коротенькой кофточки и таких же коротеньких панталончиков.

Увидев Рыбковского, она тотчас же обхватила его ногу обеими ручками и стала карабкаться вверх.

-- Дядька, дай гостинца, гостинца принёс, дядька? -- кричала она.

-- Цицинца! -- повторил маленький толстый мальчуган в красной рубашонке и с вязанной шапочкой на голове, ковыляя сзади на своих коротких ножках.

В одной руке он держал щепку, а в другой огромный остроконечный нож туземного изделия и даже на ходу продолжал скоблить лезвием кусочек дерева, тщетно стараясь срезать с него стружку.

Девочка лет шести, с белокурыми волосами, рассыпавшимися по плечикам, одетая в короткое бумазейное платье, из которого она уже успела вырасти, шла сзади всех, волоча за собой несоразмерно длинную и тонкую куклу или, лучше сказать, обнажённый остов куклы, так как на ней не было ни малейших признаков одежды. Девочка держала куклу за ногу, и фарфоровая голова её со стуком поскакивала по неровным доскам пола, вздрагивавшим как фортепианные клавиши, когда кто-нибудь наступал на их другой конец.