Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Она ушла, тряся головой и посылая воздушные поцелуи, но через два дня снова пришла с новым узелком, который она вносила с такими предосторожностями, словно Савва Ильич стоял за дверью. В выборе книг она показала изобретательность и вкус, но удивительнее всего было какое-то верное и тонкое чутье, какие книги должны понравиться Алексею Михайловичу. Потом пришла без книг, потом опять с книгами. Дербентов привык к этим посещениям и к Поликсене, так что почти ждал каждый раз ее звонка. Она больше не пугала его, не казалась такой смешной, хотя ничего в ней не изменилось. Слушая ее бессвязные слова, Алексей Михайлович старался понять, за кого она его принимает, но кроме того, что это были обращения к кому-то, кто в нее влюблен, ничего уловить было нельзя…

Но это были бесконечные выдуманные истории, происходившие будто бы вчера и сегодня, в которых героями были она и он, Поликсена и Алексис. Очевидно, ей нужен был только послушный слушатель, потому действовать в этих рассказах могло какое угодно фиктивное лицо, не обязательно сейчас присутствующее. Иногда ее, почти всегда лукавые, глаза темнели и тяжело останавливались на молодом человеке, но он тихо спрашивал:

– Ну, а дальше что мы делали?

И снова глаза больной светились воображением, и Поликсена продолжала сентиментальную, шикарную или забавную повесть. Фантазия ее была довольно банальна: то они ездили по ресторанам и театрам, она была певицей, а он офицером, то целый день сидели дома, в глубоком будуаре, целуясь и питаясь шоколадными конфетами, то бегали на лыжах большой компанией. Редко, редко ее ум придумывал забавное несчастье или осложнение, вычитанное из Боккачио. Какой-то не очень приятной, но затягивающей дремотой влекли Дербентова эти свидания.

Скоро он стал принимать в них более активное участие, фантазируя вслух свое, не сообразуясь с тем, что говорила его партнерша. Поликсена была так занята своими выдумками, что не обратила внимания на несоответствие реплик, а только радовалась, что ее слушатель заговорил. Алексей Михайлович вовсе не был фантазер, его словно заразила слабость его посетительницы. В его историях героиней, конечно, была Светловская; спектакли, почтительное ухаживание, поездки, триумфы Зинаиды Петровны были сюжетами его мечтаний. Если бы Дербентов со стороны посмотрел и послушал, как он сидит с морковноволосой Поликсеной и как они говорят, не слушая друг друга, но как-то так, что получается длинная и нелепая история, он сам бы испугался.

Самовар давно остыл, холодные чашки стоят нетронутыми, книги неразвязанными лежат на полу, Поликсена, лукаво сверкая угасающими глазами, говорит сладко и таинственно, молодой человек, поодаль, отвечает смущенно и с запинками, свет не зажжен, и бледная, даже не розовая, заря серого дня едва позволяет различать кровать у стены, умывальник, полки с книгами.

– Вам нужно опасаться простуды, по вечерам бывает болотная сырость, дайте я закрою вам ноги пледом плотнее. Завтра отходит пароход в новый свет.

– Да, да … я жду вас в одиннадцать. Все шпионы будут усыплены. Мы поужинаем вдвоем, не забудьте принести желтых тюльпанов: они к лицу мне…

– Я поеду с вами куда угодно, на край света, только бы лишь видеть вашу улыбку, ваши глаза, ту непослушную черную прядь, которая спадает вам на лоб, когда вы танцуете.

– Я жду вас непременно … Не просите в залог поцелуя… будьте терпеливы… все до завтра. понимаете? все!

Дербентов попытался очнуться. Липкая мечтательная полудремота не стряхивалась. Звонок в передней казался продолжением фиктивной истории. Подали письмо.

– Вы позволите?

– До завтра. Все да завтра.

Поликсена ушла как-то незаметно. В записке значилось: «Если вы можете посмотреть со стороны, вы сами поймете, какую недостойную и вредную игру вы ведете. Вы – сами себе хозяин. Может быть, бесполезно спасать и несчастное лишенное равновесия существо, но вы не думаете, по-видимому, что от вашего безумия, от вашей преступной слабости страдает третье лицо, находящееся в полном разуме и искренно вас любящее. Во что бы то ни стало, мне нужно увидеть вас. Проснитесь, пока не поздно».

Подписи не было. Алексей Михайлович понимал, что это – не продолжение его выдумки, но ход его фантазий так владел им, что ему показалось, будто это письмо от Светловской, которой он не видел уже недели три и которой ничего не рассказал о Поликсене. Он умылся, облил голову водой; мысли стали свежее, но письмо по-прежнему казалось написанным Зинаидой Петровной.