Сергей Алымов - Нанкин-род

На джонке с дроздом было больше света, чем обычно. Насаженный на бамбуковый шест фонарь горящей ладонью разгребал мрак.

Джонка готовилась к приему Чена.

– Я говорил парню: не сносить головы, – укоризненно бормотал слепой Ма. – Нечего было совать нос в чужие дела…

Юн, ждавший вместе с другими товарищами прибытия тела Чена, живо обернулся в сторону слепого.

– Теперь нет чужих дел, дед! Прошли те времена, когда у нас было одно дело – слушать и молчать. Теперь мы хотим строить жизнь в Китае так, чтобы всем было хорошо.

– Всем хорошо! – недоверчиво повторил Ма. – Как это так? Всегда водилось, что одним легко, а другим тяжело… и вдруг – всем хорошо…

– Мало ли что водилось! – воскликнул Юн. – А мы выведем.

– Кто «мы»? – спросил Ма.

– Те, которым, как ты говоришь, не сносить головы… Молодые рабочие, студенты и те из стариков, кому надоело строить дворцы для обирал, а самим валяться в грязи…

– Молод ты, потому и горяч! – вмешался в разговор Син. – Не все ли равно, где лежать в этом мире: в золоте или в грязи? Нужно заботиться о загробной жизни, а на земле можно и потесниться.

– Однако те, что живут вон там, – указал Юн на светящиеся особняки, – не очень-то теснятся… Они берут себе золото, оставляя нам одну грязь. Заботы о вечности не отвлекают их от земных благ.

– Что есть золото? – пренебрежительно сказал Син. – Мудрость, вот истинное богатство… А мудрость чаще ночует на циновках, чем на коврах. Другое дело – умерший… Ему необходимо хорошее жилище… Вот вы ждете тело вашего товарища, а приготовили ли вы достойный гроб, в котором его душе не стыдно было бы отправиться в царство теней?

Юн тряхнул головой.

– Меньше всего нас интересуют загробные удобства. Конечно, если бы мы могли, мы положили бы нашего Чена в красивый гроб, поставили бы его на самом видном месте, – чтобы все могли отдать последний долг погибшему товарищу. Но мы лишены этой возможности…

– Ничего хорошего от вас не дождешься!.. – махнул рукой Син. – Ваши мысли заняты пустяками… Хорошо, что существуют серьезные люди, заботящиеся даже о чужих мертвецах.

Он нырнул в шалаш и через минуту вернулся, нагруженный странными предметами.

– Вот, – сказал Син, – вещи, облегчающие трудности загробного пути. Юн разглядел шелковые туфли; на белых подошвах были вышиты цветы лотоса.

– Что означают эти цветы?

– Хороши нынешние студенты. Не знают, зачем вышиты лотосы на подошвах погребальных туфель!

– Разве это имеет какое-нибудь значение? – спросил Юн.

– А то как же! В этих туфлях умерший легко перейдет адскую реку, ступая по цветам, подобно Будде…

– Какая прелесть! – с иронией произнес Юн. – Жаль, что не изобретена специальная обувь для безопасного перехода через реки капитализма…

Внизу послышались всплески, и голос Нона крикнул из темноты:

– Эй, вы там!.. Спускайтесь скорее и помогите мне.

Юн вместе с двумя товарищами спустился к лодке. Она стояла под фонарем; судорожно вздрагивавший свет призрачной улыбкой пробегал по восковому лицу неподвижного Чена.

– Чен!.. – тихо протянул Юн, которому показалось, что губы мертвеца шевельнулись. Но Чен был недвижим, продолжая молча улыбаться.

Шесть пар крепких молодых рук подняли труп и бережно понесли наверх, где суетился Син, с грохотом устанавливавший неуклюжий гроб, расписанный серебряными пионами.

Собака Ма, почуявшая мертвого, начала было выть, но хозяин прикрикнул на нее, и она замолчала, изредка прорываясь тревожными взвизгами.

Увлеченный тонкостями похоронного ритуала, Син очень огорчился, когда товарищи Чена запретили ему положить на губы мертвеца завернутые в красную бумагу чайные лепестки.

– Нельзя лишать умершего дорожных припасов, – поучительно заметил корзинщик.

– Хуже затыкать рот умершему революционеру, – ответили друзья убитого.

Джонка наполнялась народом… Кули, грузчики, разносчики, только что кончившие свои смены рабочие, ремесленники, оторвавшиеся от станков, приходили повидать «маленького Чена» и попрощаться с ним.

Многие знали Чена лично, другие понаслышке, – но всем хотелось взглянуть на этого неутомимого бунтовщика, долго ускользавшего из рук сыщиков и полицейских.

Внезапный, как тайфун, переходил он с завода на завод, с фабрики на фабрику, организовывая рабочих, подбивая на борьбу, вселяя веру в свои силы.

Клеточки четырехсоттысячного тела и мозга рабочего Шанхая чувствовали утрату, и потому пол старой джонки гнулся под тяжестью бесчисленных ног; незнакомые голоса заставляли просыпаться потревоженного дрозда.