Граф Кисету - Камелии высокого и низкого полета [С приложением «Записок петербургской камелии»]

— Перестань! полно, — успокаивал он его.

Посвистов все порывался вперед в большую залу.

После долгих уговариваний, Шевелкину наконец удалось успокоить Посвистова.

Вместе с Дашей, они увели его в отдельную комнату.

Опустив голову на руки и закрывши лицо, сидел Посвистов. Из большой залы, несмотря на затворенные двери, явственно доносились до него и стук ножей, и говор собеседников, заглушаемые по временам громом оркестра или пением цыган.

Шевелкин сидел молча и не пил. Он все наблюдал за Посвистовым. Даша с удивлением посматривала на своих спутников, суровых и угрюмых, почти не отвечавших ей на вопросы.

Мертвое молчание царствовало в маленькой комнате.

Посвистову послышался звонкий и веселый голосок Сони.

Он вскочил и бросился к двери. Шевелкин схватил его на лету.

— Пусти, — крикнул Посвистов, бешено вырываясь от Шевелкина.

— Не пущу, — отвечал тот, обхватывая его своими железными руками.

Завязалась борьба. Отчаяние и ненависть придали Посвистову нечеловеческую силу. С минуту Шевелкин удерживал Посвистова, наконец, он отлетел в сторону.

Бледный, всклокоченный, со сверкающими глазами и пеной на губах ворвался Посвистов в залу, где пировала подгулявшая компания. Он направился прямо к столу.

Цыгане, певшие в это время какую-то песню, остановились и смолкли. Все сидевшие перед столом уставились на Посвистова, остановившегося прямо перед ними, в напряженном ожидании.

Прошла секунда томительного молчания.

Посвистов подошел к Соне и положил ей на плечи обе руки.

— Здравствуй, Соня, — тихо сказал он.

Соня молчала.

— Зачем ты меня оставила? Зачем ты от меня ушла? — продолжал Посвистов. Он говорил почти шепотом, сквозь стиснутые зубы, но шепот его раздавался по всей зале посреди мертвого молчания окружающих.

Соня не отвечала.

Бледная, как полотно, с широко раскрытыми и неподвижно устремленными на Посвистова глазами, она была более похожа на статую, чем на живого человека.

— Ведь я любил тебя, Соня, — произнес снова Посвистов.

Он говорил по-прежнему тихо, не глядя ни на кого, и никто из присутствующих не смел остановить его.

Без кровинки в лице, вся дрожа, как осиновый лист, продолжала смотреть на него Соня.

Раздался болезненный, раздирающий душу крик.

Соня пошатнулась и тяжело грянулась на пол.

Она была без чувств.

Присутствующие вышли из оцепенения.

— С ней дурно, — взвизгнула Адель.

— Что он, вон его, избить его, — раздались мужские голоса вокруг Посвистова.

— Не трогать! — крикнул Шевелкин, показываясь из дверей.

Он стал подле Посвистова.

Посвистов, не обращая внимания ни на кого, не видя ничего окружающего, нагнулся над Соней.

Она лежала в обмороке и почти не дышала, зубы ее были стиснуты, руки судорожно сжаты.

Из толпы окружающих выделился молодой плотный блондин. Он схватил за плечо Посвистова.

— Не угодно ли вам убираться отсюда, — резко крикнул он Посвистову, — вам нет никакого дела до этой дамы.

Посвистов даже не обернулся: он не слыхал этих слов.

Блондин размахнулся и хотел ударить Посвистова. Шевелкин предупредил его; оттолкнутый могучей рукой, блондин, как мячик, отлетел в сторону.

Вслед за тем Шевелкин, обхватив одной рукой Посвистова, решительно пошел к дверям. Кто-то из присутствующих вздумал было преградить ему дорогу и схватить его, но Шевелкин одним ударом повалил его на пол.

Усадив ничего не понимавшего Посвистова в коляску, захватив Дашу, Шевелкин приказал кучеру ехать обратно в Москву.

Вскоре вслед за ними отправилась и кутившая компания. В одной коляске лежала на коленях у Адель полумертвая, истерически рыдавшая Соня.

Соня оправилась на другой день. Адель пробыла с ней целую ночь и собрала около нее чуть ли не целый десяток докторов.

На третий день Соня уже принимала своих поклонников.

Что касается до Посвистова, то он был болен более месяца и несколько раз был на волос от смерти, но молодость превозмогла: он выздоровел. Немного оправившись, он уехал в деревню к матери.

Соню он не хотел видеть.

А что же Hortense, что Чортани, Шевелкин? быть может, спросит у меня читатель.

На эти вопросы я буду отвечать по пунктам.

Чортани, пожуировавши довольно долгое время в Москве, уехал в Нижний, где, вероятно, достает со дна Волги свои потонувшие пароходы.

Шевелкин кончил курс и уехал медиком в какой-то отдаленный уездный город.