Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

У баб испуганные лица. Мужиков и парней почти не видно: попрятались. За всех в ответе старики. Дед Гузырь трется около выстроившихся в две шеренги улан. Ему тоже не по себе, но любопытство подзуживает.

— Ваша благородия, а где пороть будут? — спрашивает он у хорунжего.

— Пороть? — Хорунжий раскатисто хохочет. — Да мы ж молиться приехали.

Между коней, по коридору, образованному уланами, атаман со свитой направился в церковь. Снова загудели колокола.

Взойдя на паперть, Анненков остановил взгляд на чем-то громоздком, прикрытом рогожей. Затем вопросительно посмотрел на Качанова.

— Трупы убитых кустарями, ваше превосходительство! — ответил тот.

— Трупы? — Глаза атамана погасли, сверкнув вороненой сталью. — А ну, покажите.

Адъютант сдернул рогожу. У Анненкова клином сошлись брови. Побелели скулы, будто он вдруг обморозил их.

— Молебен отменяется! — устало, не без рисовки, проговорил атаман. — Как сказано в писании: я принес не мир, но меч. С дороги, пожалуй, не лишне отдохнуть, братья офицеры! Утро вечера мудренее. Народ тоже распустите. Пусть идут по домам. А вам, брат поручик, — обратился он к Лентовскому, — вам предстоит заняться делом, не теряя времени. В вашем распоряжении конвойцы Позабавьте людей хорошим спектаклем. Главное, чтобы с фейерверком. С нами бог!

В эту ночь в Покровском никто не спал. Шли повальные обыски. Кустарей искали по всему селу. Арестовывали и допрашивали их родственников.

По улицам скакали верховые. Слышались возбужденные голоса конвойцев. Изредка хлопали одиночные выстрелы.

Облокотясь на стол, Лентовский курил папиросу за папиросой. К нему на сборню то и дело приводили арестованных. Говорил поручик мало. Ни в какие подробности не вникал.

— Отец главаря кустарей Анисим Горбань, — сказал Качанов, втолкнув в дверь седого, изможденного старика.

— Где сын? — бесстрастно спросил Лентовский.

— Не знаю, ваше благородие.

Не поднимая со стола наган, поручик выстрелил. Пуля попала Анисиму в живот. Он упал на колени, схватившись за рану. Застонал.

— Повесить для всеобщего обозрения, — сказал Лентовский конвойцам. Старика поволокли на улицу.

Следующим ввели Гаврилу. Он не мог оторвать взгляда от забрызганного кровью пола. Глаза остекленели.

— Тесть Горбаня?

— Тесть.

— Кузнец?

— Кузнец.

— Ковал пики?

— Нет.

— Больше ковать не будешь! Руки на стол! — Лентовский вскинул наган…

К утру буран стих. Из-за бора встало солнце. И все увидели Анисима Горбаня, повешенного на журавле школьного колодца.

— Господи! — в страхе крестились бабы. — За что же наказание такое?

Гаврила лежал дома на кровати, и Мясоедов оперировал ему раздробленные пальцы. По приказу поручика конвойцы долго молотили их прикладами винтовок.

А на кладбище, прикрепленное к одному из крестов, полоскалось на легком ветру зловещее знамя атамана. Череп скалил зубы, глядя на Покровское пустыми глазницами.

Сюда, к знамени, вывели на расстрел писаря Митрофашку. Он был босым и в одних подштанниках. На спине у Митрофашки палач вырезал звезду. Из раны сочилась кровь.

— Пой «Боже, царя храни»! — крикнул ему Лентовский.

Митрофашка молчал, безразлично глядя на прицелившихся в него конвойцев.

— Пой!

И вдруг лицо писаря оживилось. Вздохнув полной грудью, он запел:

Залп оборвал песню…

На Кукуе еще с вечера каратели окружили дома кустарей. Натаскали под углы соломы. Повыбрасывав на улицу женщин и детей, ждали самого атамана.

Наконец, он подъехал со всем штабом. Офицеры весело переговаривались в ожидании «фейерверка».

— Можно начинать, брат поручик, — кивнул Анненков Лентовскому.

В небо поднялись черные столбы дыма. Они ширились и росли. В пригонах жалобно мычали коровы. Выли, чуя беду, собаки.

Когда огонь стал охватывать избу Вороновых, отец Кости хотел броситься внутрь, чтобы спасти хоть какой-нибудь скарб. Его пинком отбросил от крыльца чубатый конвоец. Заметив эту сцену, к пожарищу на сером в яблоках коне подскакал Лентовский.

— Нельзя обижать человека! Ему хочется погреться, сделайте такое одолжение, — подсказал он вахмистру, руководившему поджогом.

Конвойцы подхватили Воронова, раскачали и бросили в самое пекло. Раздался страшный вопль. Его повторили бабы, согнанные наблюдать расправу. Затем людей обдало запахом горелого мяса.