Елизавета Магнусгофская - Тринадцать - Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I]

— Папочка! Другие девушки в моем возрасте обручаются… даже выходят замуж… А я… Меня даже не целовал никто…

Тихо прозвучали ее слова и замерли вместе с последним звуком часов.

Она снова впала в забытье. В комнате горел ночничок. Не рискнул зажечь лампу пастор, и, еле разбирая буквы, кончал свою — труднейшую в жизни — проповедь… Ночник давал мало света. По углам бегали тени. Из-за колокольни выдвинулся как-то нелепо ковш Большой Медведицы. Полярная звезда мигнула своим глазом…

Половина одиннадцатого… Одиннадцать…

Половина двенадцатого…

Ах, если бы она поспала еще час… Только час… Тогда все будет хорошо!

Пастор попробовал молиться. Но молитва замирала на его устах. И только душа, полная скорбного предчувствия, могла молиться Господу сил…

Где-то завыла собака. И вой этот отозвался в самом сердце пастора… Слава Богу, перестала…

Без четверти двенадцать… Без пяти…

— Папочка…

Господи, Господи, зачем только она проснулась!

Пастор наклонился к больной.

— Который час, папочка?

— Два часа ночи, — хотел ответить — первой ложью своей жизни — пастор.

Но в эту минуту раздался удар церковных часов.

Приоткрыв дверь, тихо вошла в комнату Марта. Ей пастор рассказал все, и она не ложилась. Пастор хотел начать какой-нибудь разговор, чтобы только не слушала боя часов больная… Но слова не шли на язык… А впрочем — пусть считает Фрида. Пробьет двенадцать — и она успокоится… Ведь правильно идут часы. Ведь не могут пробить они ни единого лишнего удара! Они с Мартином осматривали механизм…

— Пять, шесть… семь… — считала вслух Фрида. И каждое слово ее отдавалось в душе пастора так же, как назойливые, протяжные удары часов…

— Восемь… девять… десять…

Как медленно бьют часы! Как длителен их каждый удар!

— Одиннадцать… двенадцать!..

Вздох вырвался из груди пастора.

И вдруг… неожиданно, глухо, жутко — раскатился с башни еще один удар, подхваченный эхом.

Тринадцатый удар церковных часов!

Фрида посмотрела на отца, как бы прощаясь с ним… на Марту; улыбнулась им грустной улыбкой… закрыла глаза…

Не только пастор и Марта — многие крестьяне, не легшие еще спать, слышали в эту ночь странный удар — загасивший юную жизнь тринадцатый удар церковных часов.

— Вы можете говорить, что хотите, меня вам все равно не переубедить, — сказал, как бы отказываясь от дальнейшего спора, помещик Степанов.

— Но ведь это грубое суеверие! — возразил хозяин дома.

— Как в вас уживается вера с суеверием? Я знаю, вы человек очень верующий, — спросил молодой батюшка, отец Владимир.

Степанов пожал плечами.

— Вообще я не считаю себя суеверным. Я не верю никаким приметам, никаким там тяжелым дням, ни тому, что перебежит дорогу кошка, ни карканью ворон, ни трем свечам — все это ерунда… В этом я с вами, батюшка, согласен. Но вот тринадцать — это мой враг… Преследует меня всю жизнь… Я бы мог рассказать вам множество фактов.

— Расскажите, расскажите! — понеслось со всех сторон.

— Тогда придется рассказать вам всю мою жизнь… Только не ждите ничего особенно интересного… Я передам вам только голые факты, говорящие за себя…

Хозяин наполнил стаканы.

— Когда и кто впервые сказал мне о значении «чертовой дюжины» — право, не помню. Только знаю, что еще в третьем классе я завел об этом разговор с нашим законоучителем. Он был батюшка очень строгий… Результатом моего вопроса явилось стояние в коридоре…

Тринадцатого я получал всегда плохие отметки, поэтому ужасно боялся, чтобы меня не вызвали тринадцатого. Положим, двойки я получал и в другие дни, так что перед мамашей оправдываться тринадцатым было невозможно…

Когда я кончил гимназию, скончался мой дядя, оставивший нам имение, и мама поехала туда. Я учился в Петербурге, и в мои студенческие годы тринадцать преследовало меня незначительно. Провалился раз тринадцатого на экзамене… и такие мелочи…

Моя первая любовь… Рассказывать об этом не входит в рамки моего рассказа. Упомяну только, что тринадцатого мая мне удалось ее в первый раз поцеловать. Я провожал ее домой… И, придя к себе, бросив случайный взгляд на календарь, воскликнул:

— Пустяки! Не верю больше в тринадцатое! Не верю!

Вы знаете, что значит быть влюбленным в двадцать лет… Моя милая казалась мне олицетворением всех женских добродетелей… Я серьезно думал на ней жениться…