Впечатление усиливалось еще тем, что за ним шла, ни на шаг не отступая, черная кудлатая собака, зверь необычайного роста и силы. Последовавшая трагическая развязка драмы Анатолия еще больше оттенила в моих воспоминаниях эту метафизическую теорию.
Анатолий отвечал на все мои вопросы, касавшиеся обозреваемой местности, усталым голосом, хоть и с обычной предупредительностью. Он разговаривал, как тяжело больной. За ужином беседа коснулась общих знакомых, и я заметил, что он тотчас же замял разговор при моем вопросе о его странствованиях по Европе. Мрачная тень мелькнула в его глазах. Над ним тяжело нависала атмосфера какой-то неотступной мысли.
В общем, мое впечатление было грустное. В этот день, засыпая, я размышлял о том, что за человек мог быть основателем этого дома. Зачем было выбрано столь угрюмое место среди болот и чахлых лесов, почему воздвигались такие странные постройки? Старое поверье, рассказанное возницей, фантастически кружилось предо мной. Должно быть, это было время непроходимых, девственных чащ, время диких, необузданных преследований зверя со стороны вельмож, создавших мировую легенду о бешеной скачке «проклятого охотника» по полям и лугам, без пощады для нив бедных тружеников. Не в те ли времена варварских увеселений под влиянием многих жестоких насилий создалось это поверье о грядущем возмездии? С этими мыслями я заснул.
Дальнейшие события я передам, выписывая их из дневника, который вел в то время, причем заранее извиняюсь перед читателем за отрывочный характер этих заметок, из которых для краткости выбрасываю многие мысли и впечатления, считая наиболее интересным пересказ фактов.
15 октября.
Черт побери, я, кажется, сам потеряю скоро равновесие среди мистического тумана, которым пропитана здесь атмосфера. Сегодня опять та же история ночью. Тот же противный вой этой «окаянной» волчицы, бегство Анатолия на могилу, сердечные припадки, ужас на его лице и отчаяние дворецкого. Все то же, только Анатолий показался мне еще испуганнее и жальче. С сердечными припадками, если дело так будет продолжаться, то кончится скверно и помимо всяких бредней. Настроение мое понижается. Сегодня я целый день брожу по сухой листве опадающего парка и в раздумье останавливаюсь у небольшой четырехколонной базилики, прикрывающей статую Мадонны. Это единственное здесь украшение в обычном и характерном для польского влияния стиле. После мрачной архитектуры дома и циклопических беседок, среди тяжелых дум, заволакивающих какую-то тайну Анатолия, меня особенно привлекают мягкие контуры базилики и грустно-сладостная улыбка Мадонны…
Я все думаю о странном влиянии на людей, быть может, случайно заблудшего зверя; припоминаю свой разговор с возницей и таинственно-испуганный шепот дворецкого (как его здесь называют) при слове «волчица». В конце концов эта волчица становится каким-то грозным символом и давит, как кошмар.
К тому же, бедняга Анатолий со своим молчаливыми горем и образ этой несчастной молодой женщины, удивительно обаятельной, судя по портрету и по тому, как о ней здесь отзываются, — все это расстраивает мои нервы.
Среди книг, обременяющих письменный стол Анатолия, сегодня мне между прочими бросилась в глаза одна — старинная, на старинном французском языке 18-го столетия. Она была открыта на странице, несколько раз обведенной красным карандашом. Я прочел ее из любопытства узнать, чем заняты мысли моего друга. Это было изложение доктрины метемпсихоза. Согласно индийскому учению, аканхара, или внутренний свет, озаряющий душу, от растения, в котором он произрастает и словно дремлет, переходит путем ряда постепенных градаций в человека, где достигает высшего развития своей земной жизни. На этой ступени она может входить в сообщение при помощи чистой жидкости агазы с питри, то есть духами, к которым и присоединяется по освобождении от телесной оболочки. Здесь, впрочем, ее путь не прекращается, но происходит ряд дальнейших преобразований. В случае же порочности человека, душа его подвергается искупительным странствованиям, то есть ряду деградаций: она переходит в тела животных, где пребывает до тех пор, пока не достигнет необходимой для последующих трансформаций степени совершенства.
Над последними строками, особенно тщательно подчеркнутыми, я задумался, так как — не знаю, почему, — мне показалось, что должна быть какая-то связь между ними и настроением Анатолия. Впрочем, эту неосновательную мысль я скоро отбросил. В сущности, учение, утверждающее бессмертие души, то есть одну из самых утешительных и живучих надежд человека, должно, во всяком случае, оказывать благотворное влияние на настроение бедного мечтателя, недавно потерявшего любимую жену.
Читать дальше