Фёдор Сологуб - Повести и рассказы

– Милый, любимый, прости мою измену.

Полочанин и Дмитрий молча смотрели на нее. Она повторила:

– Прости мою измену.

И приникла лбом к белому, ласковому полу. Тогда Полочанин встал и поднял ее. И ничего не спросил. Она плакала и рассказывала ему горькую повесть измены и обмана. И говорила:

– Опять люблю одного тебя.

В тот же день призвал к себе художника игумен. Сказал ему:

– Друг мой, молился я, чтобы вразумил меня Господь. И знамение дано нам ныне. Сегодня освятил я написанную тобою икону. Благ Господь в милости и праведен во гневе. Заступница наша небесная, и разгневанная, молит за нас Господа нашего, ее Пречистого Сына. Прибегаем к покрову благости Госпожи нашей, прибегаем и к покрову ее гнева.

Помолчал. Спросил:

– Жена к тебе вернулась?

– Вернулась, отец игумен, – отвечал Полочанин.

– Ты прости ее, – говорил игумен. – Вернись к ней. Иди в мир. Дал тебе Господь великую милость, открыл тебе лик разгневанной Богоматери, а ныне, вернув тебе жену, этим указует, что иного лика небесного ты уже не напишешь. В миру живи, земные лики изображай, и да благословит тебя Господь.

И в душевном мире вернулся Полочанин в мир, чтобы изображать многообразные лики земные, за которыми сквозь смятение явлений преходящих тайно сквозит единый лик.

Его ученик остался ему верным другом. Но о событиях завершительной ночи никогда не говорили они.

В семье фабриканта Горелова старались проводить лето весело. В знойный воскресный день с утра поехали в лесок на берегу Волги. Выпили, позавтракали. Потом разбрелись. Жена фабриканта с двумя дамами ушли на опушку любоваться видами Заволжья. Дети Горелова, племянницы и гости затеяли игру на прогалине. Остались на месте Иван Андреевич Горелов, плотный сангвиник, его дочь, молоденькая Милочка, да его младший брат, худощавый, желчный господин лет сорока, корчивший европейца. Братья пили вино. Милочка принесла на блюдечке ломтики ананаса, посыпанные сахаром. Ананасы были из теплиц Горелова; он ими гордился. Тратил на фруктовый сад и теплицы тысяч пятнадцать в год, зато подавалось всякой сладкой всячины тысяч на пять.

Горелов посмотрел на ананасы, на Милочку и громко захохотал. Милочка покраснела. Горелов говорил:

– Милочка уверяет, что ананасы фабричным принадлежат!

Его брат, Павел Андреевич, пренебрежительно усмехнулся и сказал:

– Ты знаешь, Иван, что я не восторгаюсь твоими оранжерейными затеями. Но все-таки, причем тут фабричные?

– Сад убыток дает, – хохоча, объяснил фабрикант. – Милочка сообразила, что не на десять тысяч в год мы фруктов съедаем. Убыток покрывает фабрика, значит, и ананасы им принадлежат. Так, Милочка?

Милочка улыбалась и молчала. Стали слышны девичьи голоса, пели что-то. Горелов всмотрелся в лесную даль. Сказал насмешливо:

– Легки на помине, три девицы, кажись, из моих фабричных. Милочка, не угостить ли их ананасами? А, что?

– Почему же нет, папочка? – ответила Милочка.

– Ну, что ж, позови их, угости, – смеющимся голосом говорил Горелов и сам закричал. – Эй вы, красавицы, подойдите-ка сюда!

– А зачем? – донесся издалека звонкий, веселый девичий голос.

– Подойдете, так узнаете, – кричал Горелов.

Павел Андреевич хмуро ворчал:

– Не понимаю, к чему. Что за балаган!

Из-за деревьев показались три девушки. Одна, с гордою осанкою царицы, впереди, за нею подруги. На них были светленькие юбки и блузки. Загорелые лица были веселы. Ноги ступали легко и свободно, загорелые, запыленные. В руках у каждой было по небольшой корзине. Гордая красавица шла уверенно, спокойно. Ее сияющие бессмертною радостью глаза смотрели прямо на Горелова и на Милочку. Подруги пугливо и любопытно озирались, иногда фыркали от сдержанного смеха или прятались одна за другую. Милочка узнала их. Сказала радостно:

– Вера, здравствуйте. Иглуша, Улитайка, идите сюда!

Влюбчивый Горелов во все глаза смотрел на Веру. Тяжелое вожделение уже начинало томить его. Слегка задыхающимся голосом он сказал:

– Ты, королева, подвинься поближе. Как зовут тебя?

Вера подошла уверенными шагами и остановилась перед Гореловым. Ему казалось, что лесной мох теплеет под ее голыми ногами. Вера сказала:

– Я – Вера Карпунина, с вашей фабрики работница.

– Знаю, знаю, – оживленно говорил Горелов. – Твою мать знаю, тебя никогда не видал. Красавица выросла. Надо быть, писариха? На чашках розы малюешь?