Считал, считал за ней Михайла, сбился со счета и рукой махнул в ее сторону:
- Пустое кукушка кукует! Годик, может, не то два от силы, а там и на покой!
Скрипнули Михайловы лапоточки, и перед ним в дальнюю сторону побежала по кустикам дорога, то загибая за них и прячась от Михайлова глаза, то вдруг покорно вытягиваясь на далеко в струнку, желтая, с подорожником с краев, похожим на ребячьи ладошки.
Ничего больше Михайла не видит на скором ходу, только, взбивая за ночь осевшую пыль, прошел пустоша, вошел в темный лес, чинно стоят сосны и ели, словно староверы за утреней, сложивши на груди руки и чуть наклонивши головы вниз, вышел внезадоль на поле, загорелся к вечеру в стороне на большой горе Чагодуй пузастым куполом, похожим на семенную луковицу, и под ним четырьмя маленькими куполками собора засияли издали железные городские крыши, крашенные под сурик и охру, причудливо ударила в глаза непривычная каменная стройка с большими окнами казенных зданий, пылающими в косматых лучах пролитой в них с неба зари…
Глянул Михайла на купол, положил крест на ходу и свернул с большака на проселок, который бог знает куда уводил, ни разу и раньше Михайла, когда стрелял за христовым куском, не видал этой дороги, а тут словно кто сунул под ноги, провела дорога немного по полю и скоро, словно в испуге, шуркнула в лес, по лесу стрелой стрельнула, опять выбегла в поле, ловко по ней у Михайлы загребают лапотки, обутые по свежим портянкам: ночь прикрыла дорогу черным крылом, а Михайла, видно, потерял и усталь и страх.
*****
К утру столько места отмахал, что и самому стало вдиво: Чагодуй уже давно за плечами, и сторона пошла незнакомая, овражистая, если пахать, так намучаешься с таким местом хуже, чем с непокорной женой, а деревни и села редко-редко мигнут по пути где-нибудь с пригорка, только все в стороне, словно нарочно сторонятся Михайлы, и избенки издали чуть кивнут князьками и опять ухоронятся в ветки за зеленый лист, в котором просвечивает только глубокое небо да серебрится легкий пух облаков.
В одном месте только бы Михайле выйти из леса, глядит, бежит ему навстречу с опушки человек что есть духу и на бегу еще машет рукой.
"Ну, - думает Михайла, - кого-то бог несет, на кого насунешься, а то пойдут без толку разговоры: пожал что, стану лучше за куст!"
Но не успел Михайла с этой мыслью и шагу ступить, как человек тут уж как тут.
Удивился Михайла: солдат, бравый такой солдат, словно с парада, и усы за ухо, и в зубах козья ножка, хотя, видимо, беглый.
- Здравия, - зыкнул, - желаю!
Сапогом даже прихлопнул и к козырьку приложился.
- Доброго добра, служивый человек, - Михайла ему отвечает, - бежишь от кого али кого догоняешь?..
- Белый царь, - говорит солдат, - онамеднись на турка вышел, а я вот по казенному делу тут к одному человеку бегу, да боюсь, что его не застану!
- А что за человек такой? - спрашивает простодушно Михайла. - Может, я знаю?..
- Да человек, - отвечает бойко солдат, - человек немолодой, с седой он бородой, со слов он угодник, а с усов он греховодник!
Михайла в немалом смущении посмотрел на солдата и за бороду ухватился.
"Как же так, - мерекает Михайла, - как же это такое выходит: царь наш на турка, вишь, войной пошел, а тут такой бравый солдат по пустым делам зря время теряет?.."
- Не знаешь, грехом, такого? - с усмешкой спрашивает солдат Михайлу.
- А что же у тебя за дело такое? - тихо переспрашивает Михайла, не ответив солдату.
- Да дело, конешно, - смеется солдат, - за пень, вишь, задело… об нем прямым словом не скажешь!..
- Бывают такие дела… как же, бывают! - протянул Михайла.
- Царь наш, вишь, на турка пошел, так теперь половину солдат у него уж беспременно перелупят, да еще хорошо, когда половину, ну, и вышел такой приказ: чтобы ни одна баба не пустовала и чтобы к новой войне росло в деревнях пополненье! Понял?..
Михайле бы надо тут малость подумать или притвориться, что не понимает, а он снял воронье гнездо с головы перед солдатом, как перед барином или перед каким начальством, и выпалил ему спроста напрямик:
- Ты уж, - говорит, - служивый, не по мою ли грешную душу?
Смолчал бы - может, было бы лучше, как бы нибудь отнесло или ветром отдуло, а тут сам навязался; солдат стрельнул на Михайлу, угольной бровью и ногу отставил, грудь колесом на Михайлу выкатил, ус на полсажени в обе стороны оттянул:
- Уж коли судить по бороде да по разговору, так, пожалуй, и да!
Михайла поклонился солдату в пояс и переступил немного в сторонку с дороги: уж больно страшны усы!
Читать дальше