Анатолий Гребнев - Лев и Екатерина (Из цикла 'Венок сюжетов')

3

Лев Яковлевич Шустов не был на самом деле ни диссидентом, ни даже евреем, однако нес в себе признаки и того и другого и уже по одному этому нуждался в покровительстве и защите. Внешность его была, прямо скажем, не та, с какою в те времена можно было преуспеть на официальной ниве. Фамилия Шустов никого не убеждала, даже в некотором смысле и раздражала. Уж если у тебя нос с горбинкой и толстые губы, да и зовут к тому же Львом Яковлевичем, так уж будь на здоровье каким-нибудь Шустерманом и нечего пудрить людям мозги. При том еще Лев Яковлевич обладал неуживчивым, чтобы не сказать вздорным, характером, любил, как это называется, качать права, одним словом, не приживался ни в каком коллективе, повсюду и всегда выговаривая для себя какую-то особую позицию, на что, как ему казалось, имел основания. Кроме того, он писал или, по крайнем мере, замыслил - некий капитальный труд жизни, философский роман. Книгу жизни. Все остальное имело смысл лишь постольку, поскольку могло помочь осуществлению этой главной цели, если хотите, долга или даже, может быть, миссии.

Но, чтобы осилить задуманный труд, нужно было есть и пить, и, бросив, теперь уж бесповоротно, постылую ежедневную службу, Лев Яковлевич с отвращением брался за случайные заработки, халтуру, всякий раз кляня себя за то, что разменивается.

К тому же писательство, как частный промысел, вне официального статуса, было занятием подозрительным. Нормальный писатель получает патент на профессию от общества и государства, а если нет патента, то кто ты? как тебя именовать и что ты там пишешь у себя в каморке, не иначе как пасквиль на нашу жизнь? Только что прогремел процесс в Ленинграде, поэта отправили в ссылку за тунеядство, и никто из именитых коллег не смог его защитить... На Катю эти рассказы произвели впечатление большее, чем можно было представить. Человек в каморке нуждался в защите. Чтобы кто-то здоровый и сильный, пользующийся доверием власти, прикрыл его своим крылом, отвел от него беды и угрозы. И не это ли соображение - может быть, даже инстинкт - заговорили в ней в тот час, когда Катя сделала свой выбор?

По крайней мере, в дальнейшем, когда карьера пошла на подъем, она уже отдавала себе в этом отчет.

С первых же дней ее нового поприща, теперь уже партийного, в райкоме, в Москве, Лев, по обоюдному их желанию - молчаливому уговору, ушел в тень, залег на дно, как выразился однажды, в минуту откровенности, он сам. Было так, что он отказался пойти с Катей на какой-то там торжественный вечер ("зачем я тебе там нужен?"), и Катя не настаивала. В другой раз она опять предложила и опять не настаивала, в третий - уже и не предлагала. Случалось, Лев подвозил ее утром на работу на своей машине - служебной пока еще не было - и всякий раз останавливался метрах в пятидесяти, за углом. Дальше она шла одна. Конспирация эта также не обсуждалась, все было ясно без слов. Лев возвращался домой писать роман, а Екатерина Дмитриевна поднималась к себе в кабинет, где созревало, совершалось ее необыкновенное преображение.

4

Все происходило незаметно, неслышно, как бы само, помимо нее, без ее участия. Искусство как раз в том и заключалось, чтобы не проявлять активности, предоставив ход вещей его собственному теченью и лишь в нужный момент оказываясь на месте. Не суетиться, не подталкивать, не делать более того, что положено, никаких лишних телодвижений. И еще много всяких "не". Не отмалчиваться, но и не выступать подробней, чем нужно. Не напрашиваться, но и не отказываться... Екатерина Дмитриевна постигала эти тайны собственным шестым чувством, но отчасти и с помощью опытного наставника, человека, который однажды и, как оказалось, надолго протянул ей свою руку.

Звали его, как уже сказано, Иваном Ивановичем Гусевым, и был он скромным инструктором райкома, пятидесяти пяти лет, то есть уже на излете, с несостоявшейся карьерой и мудрыми мыслями о том, почему она не состоялась.

Тут и впрямь было над чем задуматься. Жили два друга, два однокашника. Пришли из армии в сельский клуб: Виктор баянистом, Иван киномехаником. Оба поступили на заочный. Обоих выдвинули в райком, сначала комсомола, а там и повыше. Так и шли параллельно, в одной связке, пока один из них не ушел в отн рыв - взяли в область, потом на учебу, так и пошло. Иван до сих пор в райкоме, а Виктор... да, представьте, это он, тот самый Виктор Сергеевич, чьи портреты вы таскали на демонстрациях...

Надо сказать, большой демократ. Как-то раз встретились с Иваном на юбилее общего друга: приехал, не погнушался, охрана осталась на улице. Иван ему - "вы", "Виктор Сергеевич", как положено. А тот - что бы вы думали: брось, Иван, придуриваться, как, мол, тебе не стыдно!