Лев Гунин: Стихотворения (Том 1, 1968-1974)

Я должен перевесить сам.

Что ж, удивить или увидеть?

И кто подумает о чем?

И смех звучит как победитель,

А под ногами водоем...

Лето, 1971.

x x x

Ночь. И горящие окошки.

И желтый воздух мокр и темн.

Собаки подбирают крошки,

И черный двор грозит в проем...

И затхлый запах коридора,

И дверь резная в рваных швах,

Дощечки мокрые забора,

И пыльный прах на чердаках.

"Паркет" из камня серых плиток,

Гнилая лестница и вход,

Клубок, катушки черных ниток,

Над крышей звездный небосвод.

И сон кошмарный, и виденья,

И мраком дышущая ночь,

Незавершенные влеченья,

И нежелание помочь.

И эта комната, и стены,

Пустой и страшный диссонанс,

От крови вздувшиеся вены,

Лежащий на столе пасьянс...

Но снова мрак грозит грядущим,

И в людях прошлое не спит,

И вновь под временем гнетущим,

Над скорбным ложем смерть висит.

Весна, 1971

ОСЕНЬЮ

Осень, как сон,

в окружении вянущих трав,

И как призрачный дым, и в осеннем чуть слышном дожде

Осень, и нет неоконченных слов,

И как сон, и огни, в темной чаще миров, исчезающих в темной воде.

Небосвод, устремляющий в познанный мир,

В поздних звездах бездействия, в спящих сном и в тиши,

И в прозрачной воде, отражающей желтый эфир,

И в тиши городов, в чуть шуршащей ночи, и в глуши...

В глубине, под сверкающим конусом звезд,

Темный сон, и в холодном сиянии бездн

Холод льда, и чьи-то шаги,

И срывающиеся капли, которым негде упасть...

В тишине, между небом и сонной землей,

Где кружащийся веер ветвей и стволов,

Желтый мир с опадающей мягко листвой,

Как бесшумные лапы накрапывающего дождя.

Осень, 1971

ГОД 1972-й

Пестро-красная толпа серых людей.

Мир расколот надвое между "старым" и "новым".

Дождь, который не идет, но должен идти

По сводкам информбюро погоды.

Город разрывается на две части,

Запахи встречаются в воздухе и не могут слиться.

Люди одни, и их не терзают страсти

(которые были бы еще чем-то, кроме людей,

Но так не должно случиться).

Осыпающиеся стены домов, фонари

И убеждение, подсказанное свыше,

Что крушение мира внутри

Есть крушение мира снаружи.

Я вспоминаю тридцать девятый год,

Хотя я родился в пятидесятых.

Тогда тоже боролся народ

И "правофланговые" за победу пролетариата.

Никто не верил, что будет война.

И было подписано Потсдамское соглашение,

Но мир был расколот и выпит до дна,

и началось многомиллионное отступление.

Теперь, правда, нет фашистской диктатуры,

Но у нас диктатура пролетариата,

и значек ГТО с комплексом физкультуры

легко заменит слесаря на солдата.

Товарищ Иосиф ушел в небытие,

Но в бытие и в спасенни забства

Товарищ Иосиф II в белом мундире

Встречает семидесятый год как год воскрешения из мертвых.

И открытые створки больничных казарм,

Как открытые створки преисподней,

Напоминают о деяниях тридцатьдевятых

Российской Империи единонародной.

И серый орел атрибутов России

Заменен на серый цемент построек из камня:

Как распятый Иисус заменен на Ярило

Бога цвета пролетарского знамени.

Улицы, залитые светом неона,

Сумерки, ореолом кружащиеся над светом,

Ремонтирующиеся магазины, как взятые крепости,

знамена

Которых отданы на растерзание.

Везде, где проходит память, следы

Разрушения ради бесчеловечности,

Гигант, воздвигший заграждения на тротуарах,

Как перенесший будущее из безвестности.

Гигант, который выкрасил в яркий цвет

Обои и камни, и магазины,

Гигант, сокрушивший сияющий свет

И разделивший на две половины,

Гигант, воскрешенный из пепла развалин,

Из гордых руин древнерусских строений,

Рожденный из времени и названный Временем,

Языческим именем Трех Поколений.

Весна - осень, 1972.

x x x

Как черный череп, Пустота

Висела дном огромной чаши,

И на коленях Высота

Просила милости у павших.

Измятый свет горел светло,

Закованный под тихий шепот,

И через темное стекло

Платила Дань испуг и ропот.

Густую шаль вертел Озноб,

И искры падали, как блики.

Стоял у двери красный гроб,

И семь свечей горели тихо.

Со стульев мягких кружева

Спускались молча,

И утопала голова

В подушках плотных.

В проеме двери темный фон

Стеклом зеркальным отражался,

И в небесах хрустальный звон

Хрустальным эхом отзывался.

Кровавым золотом парча

Блестела в сумеречном свете,