Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали

- Получить иностранный паспорт?! (А не удерет?!) Вас, царского чиновника, в Турцию?! Да как можно? С вами там какую-нибудь провокацию, знаем мы этих турок! - у Никитича лицо ничем не примечательное, такого в любой роте встретить можно, никаких особых примет. ("Разрешить татарину Фатали поехать в Турцию?!" К тому же еще в памяти, как Фатали того, с лошадиными зубами, личного человека Никитича, дураком выставил перед иностранцем!)

О, Никитич!...

У него обширное, шутя говорит он, и то не вслух, ханство, а речь о досье, и ни одна душа в них не обойдена - ни живая, ни мертвая, и на Фатали тоже копится.

И о настроениях мусульманского населения, это досье пятое, с него параллельно с Ладожским! - Никитич начинал, и о выезде из Турции эмиссаров с секретными поручениями, и о переселении русско-под-данных мусульман в Турцию, и о выдаче иностранными государствами русских преступников; с год, как передали Никитичу после Ладожского досье второе - сначала временно, а потом насовсем: донесения о волнениях среди населения Закавказья и Дагестана; и тут же, рядом, сведения о приведении в повиновение непокорных народностей и племен.

Для Никитича папки эти как живые, со своим даже запахом, что ли, царские рескрипты и отношения министров к наместнику о проведении рекомендованной ими политики при управлении вверенным краем, указы правительствующего сената; и рядом - пухлые, в гладких переплетах, прохладных и крепких, папки: об отдаче в солдаты крестьян за преступления, ссылке горцев в Сибирь, выселении евреев из Грузии; переписка о контрабандном провозе пороха турецкими жителями и торговле горскими невольницами, - преемник почему-то завел на них одну папку, а у Никитича руки не доходят, чтоб развести порох и невольниц;

закроют Никитичу глаза, играя с ним в его любимую игру жмурки, и он без труда отыщет досье одна тысяча сто пять - о наблюдении за иностранцами, приезжающими в Россию, не всю, конечно, а в пределах подчиненного Никитичу Закавказского края;

и - хотите верьте, хотите нет - достанет из досье семнадцатого, благо они рядом, но разве догадается кто? постановление о высылке из Петербурга студентов-кавказцев на родину за участие в студенческих буйствах и волнениях, совсем-совсем свежие есть, на "терековцев", "испивших - о боже, какие юнцы! - ухмыляется Никитич, - воды Терека"! да, да, на тех самых, кем ты восторгался, Фатали: ах великие?! ах поклялись?! еще Воробьевы горы вспомни!! ну да, полные сил и энергии переворотить весь мир, а как же?! неразлучные друзья - Илья и Акакий!"

Писарь Никитича по наблюдательской части, у него красные руки, будто обморожены - оттаивают, завел алфавитную картотеку на этих бунтарей студентов, на "Цэ" - Илья и "Чэ" - Акакий, "извините, - лицо писаря побагровело, - Цэ Акакий и Чэ Илья!", не очень далеки друг от друга в этой картотеке, и к каждому из них надо здесь глаз да глаз! Любимцы Грузии Церетели и Чавчавадзе.

Досье Акакия тоненькое, никак не наполнить ("конспирация на высоком уровне?!"); и о жене из Петербурга никаких вестей не поступает: как она там, без мужа? и что за семья?..

Но зато досье Ильи очень занятное! и о землячестве в Петербурге касса, библиотека, устав, товарищеский суд; и о посещении салона Екатерины Дадиани, да, да, сестра Нины Грибоедовой, владетельница, так сказать, Мингрельского княжества, усмехается Никитич, был высочайший рескрипт о ее "добровольном" (!) переселении в столицу, все увиваются вокруг княгини, и даже Орбелиани, иногда замещающий наместника, ходит в холостяках, а чего ждет - неясно!

Запечатлен момент передачи Екатериной Дадиани Илье альбома (что в нем?!) со стихами Бараташвили, тоже был влюблен в княжну, и даже после того, как та предпочла ему владетельного князя Дадиани; и огненные речи Ильи о переносе тела Бараташвили из Елизаветполя - Гянджи, где он похоронен, в Тифлис; так и позволят им! что? любовная лирика? о музе поэта?! прислали, редкий экземпляр (те, конечно, успели кое-что списать, но экземпляр - в ведомстве Никитича, пусть теперь ищут этот альбом!), в рукописи, сборник на грузинском, составленный в Петербурге, а там... о боже, сколько в сборнике ереси, дерзости, бунтарства! специально перевели строка в строку, - "куда цензура смотрит?!" - но инородческая литература в самом центре - кому она страшна? вот если б в Тифлисе!

"Перерезать дороги", - команда такая поступила, - "чтоб ни одна не просочилась строка! и о посещении летней резиденции в доме Багратиони в Царском Селе; и дерзостные речи там!!"