Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали

Надо ли вспоминать всех? и барона Розена (поэма!), и Головина (свод племен!), и Нейдгарда (?), и Воронцова (!!), и Муравьева, - пробыл с год, и с ним Фатали находился на турецком фронте, участвовал в штурме Карса; и непременно о псевдониме Карсский;

и Барятинского? А его, может, и вовсе не упоминать? не очень благоволит к нему новый наместник - родной брат императора, хотя император... но кто знает, как к нему относится теперь император? А штурм Гуниба, молодцы апшеронцы, постарались на славу! и депеша императору Александру - поздравить с Августейшим тезоименитством, день в день! отправленная с поручиком князем Витгенштейном на симферопольскую телеграфную станцию: Гуниб взят. Шамиль в плену и отправлен в Петербург. И вспомнил Фатали плененного Шамиля, - как изменился! Но не успел вглядеться в него, как грянуло "ура!". Шамиль вздрогнул, а генерал, идущий рядом: "Это в вашу честь!" А Шамиль вдруг, и такая усталость во взгляде: "Надоело воевать. Даже мед опротивеет, если его часто есть". Фатали не расслышал, но эти знаменитые слова Шамиля потом передавались из уст в уста. Нет, надо непременно назвать и Барятинского!

И о важности поездки.

И о праве гражданина империи.

И о государе тоже (к чему?! но ведь не о Николае же! "тиран мертв!" кто-то в канцелярии, но на него так глянули, что исчез, и по сей день неведомо, где он);

и о новом, с которым так много надежд. Тиран и надежда, тиран и надежда - как маятник.

И об отказе Никитича.

В эту минуту Фатали искренне верил в то, что пишет. Еще иллюзии? А ведь развеялись пеплом. Но он Должен непременно поехать! Это его долг перед своим народом! Получается довольно странно: с одной стороны, мне доверены важные государственные задания, воззвания к горцам, обращения государя императора, а с другой - эти прямо-таки унижающие мое достоинство гражданина меры предосторожности! Что это? Форма защиты меня от возможных провокаций оттоманских властей? Вид наказания за какой-то опрометчивый проступок? Метод воспитания? Или это - лошадиные зубы!! - недоверие ко мне?

И последняя фраза, дерзостная: Если не захотите помочь, - считайте, что я вам ничего не писал, порвите и выбросьте это письмо (как я рвал и сжигал не одно свое сочинение!); обострять с Фатали отношения? Ну нет, ума в наместничестве хватило.

Мелькнуло в Фатали, но, как и многие иные мысли, не записал, а они собрались в облачко, и вот оно плывет над Метехом, стремительно тая: вы хотите знать, что я ненавижу? Вспомнил, как в келье Шах-Аббасской мечети в Гяндже Мирза Шафи спрашивал о его любви и его ненависти, и он не мог ответить, юнец. Ненавижу тюрьму, выдающую себя за свободу! А что люблю? Неужто лишь свободу передвижения, когда можно покинуть тюрьму, чтобы, надышавшись на чужбине свободным воздухом, снова вернуться в эту, увы, ничего не поделаешь, тюрьму? И облачко плывет одиноко на синем небе и тает, растаяло уже.

Никитич - лицо его, как всегда, ничего не выражало, обычные серые глаза, - выдал паспорт, была получена виза, Фатали уехал в Ватум, а оттуда в Стамбул; уплыв, встретили солнце, а приплыв, простились с ним.

А Я ТОПОР ТОЧУ, ТОЧУ

- Эй, фаэтонщик! - В Стамбуле никто из посольства не встретил.

- Из России? С Кавказа?! Это к вам перебежал наш поэт-предатель?

- Ваш? А вы что, иранец?

- Я турок! - Фатали думал, что тот о Фазил-хане Шейда. - Не знаете? Наш султан сказал: "Его надо повесить, а потом сесть у виселицы и горько заплакать!"

- Нет, не знаю. - И подумал: "У нас тоже так".

А вот и, как сказал фаэтонщик, "эльчилик", посольство.

- Мы депешу о вашем прибытии получим завтра, лицо у полковника Богословского, приставленного к

Фатали, доброжелательное, а в глазах (этот взгляд постоянно чувствует Фатали в канцелярии наместника) - недоверие: а ну с каким тайным умыслом прибыл в эту враждебную нам вчера, сегодня и постоянно страну?!

Высокие железные ворота и мраморные колонны. Посол в огромной зале скучал. В коридорах пусто, будто вымерли. "Каторга!" - признался Богословский, молодой, но уже полковник.

Первые дни жил в посольстве. Поздно придешь - косится дежурный; "Где он, турка, шляется?" А потом переехал жить к давнему знакомому - послу Ирана Гусейн-хаяу. "Как? Быть в Стамбуле и не жить у меня?" - обиделся Гусейн-хан.

А как Фатали радовался, что едет в Стамбул, где есть добрая душа Гусейн-хан! Какие ему пловы Тубу готовила, но и призналась как-то Фатали: "Хоть убей, не верю в его искренность! И в сладкую его улыбку!"

"Ну что ты, - пытался ее разуверить Фатали. - А сестрам моим как он помог, ты забыла? Именно он, я убежден, добился для сестер пенсии! Шах ему ни в чем не отказывает".