Чингиз Гусейнов: Магомед, Мамед, Мамиш

Чингиз Гусейнов

МАГОМЕД, МАМЕД, МАМИШ

Роман со сновидениями, их разгадкой, с наивными символами, сказочным гротеском, сентиментальными отступлениями, с эпилогом, похожим на пролог, - в собственном переводе автора с родного азербайджанского на родной русский.

Автор

ГЛАВА ПЕРВАЯ - рассказ об угловом доме на нашей улице, который похож на старый, но еще крепкий ко-рабль. Нос его остро выдается вперед, мгновение - и корабль пустится в путь. А когда низко бегут гонимые северным ветром тучи, задевая отвисшими клочьями телевизионные антенны всевозможных конструкций или печные трубы, которые уже не дымят, а ты, заки-нув голову, неотрывно смотришь на небо и случайная крупная капля вдруг ударяет по щеке - впечатление такое, что угловой дом стремительно уносит тебя в от-крытый океан и, уж во всяком случае, несется по вспыльчивому Каспию. На Каспии - полуостров, похо-жий, как это видится с космической высоты, на чуть загнутый клюв диковинной морской птицы. На полу-острове - угловой дом, в угловом доме - Мамиш. И не найдешь человека на нашей улице, который бы не знал его, а если кто и отыщется, то из новых жильцов, но та-ковых у нас почти нет: улица стара, редко кто сюда переедет, разве что по обмену в связи с разводом или молодожены снимут комнату. Чаще переезжают отсю-да, в новые микрорайоны *с номерами, пугающими ста-рожилов и радующими новоселов,- Седьмой микрорай-он, Девятый... Всем не терпится в отдельную квар-тиру с собственной ванной, пусть даже сидячей, и со всеми прочими удобствами. Случается, правда, и так, что живет человек в микрорайоне, а сам по привычке ходит в старые бани - то в "Фантазию", а то и в баню, за которой сохранилось имя ее бывшего владельца, "Хаджи хамамы", то есть "Баня Гаджи", что непода-леку от памятника Освобожденной женщине Востока, сбрасывающей чадру. О том, что Мамиш - личность, известная на нашей улице, судите по двум бейтам, не-ведомо кем сложенным. Не каждому такая честь. Стихи с каламбуром, увы, не передаваемым ни на каком ином языке. По одному бейту получается, что "Мамиш, Мамиш, ай Мамиш" - парень что надо, гордый, справедливый, неуступчивый, а по другому - что он как зеленая завязь на инжировом дереве: то ли нальет-ся медовым соком, если выращивать с умом, то ли сморщится, засохнет, если забросишь дерево. И не пой-мешь, какой раньше сочинен. Что означает первый, это всякому ясно, а каков смысл второго, тут как с голо-вой дракона - одну снесешь, а на ее месте три новые огнем на тебя полыхают. Настоящее его имя - Мухам-мед, так и записано в документах: метрике и паспорте на двух языках, азербайджанском (Мухаммед) и рус-ском (Магомед), студенческой зачетной книжке, слу-жебном удостоверении, военном билете, еще в каких-то книжках по охране памятников старины, озелене-нию, спасанию утопающих и так далее. Но никто его Мухаммедом, или, на русский лад, Магомедом не на-зывает - длинно и старомодно, сократили до Мамеда, а чаще - Мамиш. "Свет моих очей Мамиш!" - обраща-ется к сыну Тукезбан в своих письмах, написанных размашисто на листе из школьной тетради или чистой стороне телеграфного бланка. Вот она, Тукезбан-ханум, на любительской фотокарточке, ее окликнули, она ос-тановилась, повернула к нам лицо, улыбается. Одета в телогрейку и шаровары, голова закутана в платок, приглядишься - вся телогрейка облеплена крупными комарами и над головой облако мошкары. Голо кру-гом, знобко, похоже на нашу апшеронскую зиму, но та-ково северное лето.

улыбаешься, конечно, не мне, а тому, кто щелк - и пошел дальше; нечего тогда и по-сылать мне!

Мамиш смотрит и смотрит на нее и, удивительное дело, каждый раз отыскивает в ее взгляде что-то новое. А случается, взглянешь сбоку, и не улыбается она во-все, а иронизирует: что, мол, вы понимаете в жизни и что вы видели; или упрекнет: "А вы поездите по миру, посмотрите да поучитесь..."; будто только она и ездит; и Мамиша судьба носила по белу свету; а жалко, что мотается, немолода уже, хотя по карточке и не ска-жешь. Фотография эта вложена меж двух стекол, за-жатых проволокой, и стоит на комоде, а рядом белый с желтыми прожилками кусок отпиленного бивня ма-монта, привезенного как-то матерью в дар Мамишу. Кусок тяжелый и холодный, с шероховатой, в шипах поверхностью. Семьи, как чего-то оседлого, с постоянной крышей над головой, в сущности, и не было; много-опытный золотоискатель Кязым, приезжавший перед самой войной в Баку на геологическое совещание, увлек студентку-первокурсницу Тукезбан рассказами о белых ночах и полярном сиянии, и та, бросив инсти-тут, пустилась с Кязымом в дальний путь. Рожать Ма-миша приехала в Баку, здесь ее дом, здесь мать; потом отняла ребенка от груди, оставив на попечение матери, которую сразу одарили двумя внуками - старший сын и она, Тукезбан,- и снова к мужу. "У Кязыма была бронь",- часто говорила бабушка.