Лидия Чарская: Милочка

— Милочка… Мила… ты опять плакала! Но ведь это яд для твоих глаз! — воскликнула она, видя застывшую в конвульсивном рыдании Милочку.

— Ах, оставь меня, ради Бога! — раздраженно восклицала больная, заливаясь новыми слезами. — Мои глаза мертвы, — им уже ничто не может повредить, и вся я мертвая! И не мучь ты меня, Христа ради! — почти кричала она в исступленном отчаянии, и Ольга отходила от неё, едва сдерживая слезы жалости к этому хрупкому, изболевшемуся и донельзя изменившемуся организму. Но иногда отчаяние размягчало душу Милочки. Тогда она падала на колени перед отцом и сестрой и молила спасти ее во что бы то ни стадо…

Сзывали докторов, Милочку осматривали, мучили, терзали, но ничего не помогало.

— Перестаньте же, перестаньте! Будьте мужчиной. Не все еще потеряно.

— Но поймите, я люблю ее!

— Да знаю, бедный вы мой! Знаю…

Заходящее солнце, багровое на горизонте, освещало красноватыми отблесками энергичное, воодушевленное лицо Ольги и склоненную в беспомощной позе фигуру Бронина.

— Перестаньте!

Но помимо воли вздрагивали его сильные плечи и весь он трепетал от судорожных рыданий. Она, с почти материнской лаской, гладила его но голове, как слабого ребенка, стараясь во что бы то ни стало успокоить, облегчить его горе.

Она умела делать это, сильная духом, бодрая девушка с железной волей и ясным взглядом. И Бронин затихал постепенно, чувствуя на своей голове её большую, скорее мужскую, нежели женскую, руку и на своем лице ласково-ободряющий взгляд. Они сидели на скамье у обрыва, повисшего над крутым берегом Волги.

Видя, что его слезы иссякли, Ольга придвинулась к нему и заговорила тихим, спокойным голосом:

— Этого надо было ожидать, — утешала она, — столько счастья сразу, это почти невероятно. Надо быть философом. Судьба ей улыбалась все время, Милочка не простая женщина… Это глубоко одаренная натура. И хороша она, как ангел. Такие не живут долго… Им слишком мало дает земное существование. Они избранные…

— За что? За что? — не слушая её, повторял Бронин.

Ему казалось чудовищным это ужасное распоряжение судьбы.

— Попробуйте молиться! — тихонько проговорила Ольга.

— Молиться! — недобро рассмеялся он. — Но чтобы молиться, — надо веровать! А я верую только в судьбу, в её мерзость и злобу, но не в то, что вы привыкли называть божеством.

— Бедный вы, — также тихо продолжала девушка, — бедные вы оба, потому что и она не может молиться.

— Но она будет моей женой! — вскрикнул резко, почти грубо Бронин.

— Не знаю… право, не знаю. Милочка упорна… Она никогда не изменяет своему слову. Вчера она говорила, что нет ничего ужаснее положения матери, не видящей своего ребенка… Но не бойтесь, это могла быть только минутная мысль. И потом она любит вас…

— Да… любит, если отчаяние не убило в ней чувства. Если…

Но Бронин не кончил…

Прямо на них, освещенная красноватым отблеском, тихой и неверной походкой шла Милочка. Её рука лежала на шее верного Дожа, который с трогательной осторожностью вел свою слепую госпожу.

— Мы здесь! Сюда, Милочка! — крикнула Ольга, и бросилась на встречу сестры.

Милочка слегка вздрогнула. По её бледному личику разлился румянец. Она протянула вперед руку, ища опоры.

— Ну что, говорила ему? — тихо осведомилась она у подоспевшей сестры.

— Нет, милая, прости. Мне было жаль его… Его отчаяние ужасно и без того… И потом, зачем торопиться, еще не все потеряно…

— Нет, все! — спокойно произнесла Милочка голосом, заставившим задрожать сердце Ольги. — Все потеряно, — повторила она еще убежденнее и глуше.

Потом громко позвала Бронина.

— Володя, иди же сюда! Что ты там делаешь…

Он поспешил к ней, обнял её тоненький, хрупкий, как стебель, стан, ставший невероятно легким и воздушным со времени болезни.

— Что ты делал? — переспросила она.

— Я любовался Волгой и разговаривал с Ольгой Павловной.

— Обо мне, конечно…

— О тебе, Милочка.

— И она смалодушничала и не сказала тебе то, что я ей наказывала утром? Ну, так скажу я… Видишь ли, Володя… ты должен понять меня, потому что мной руководит здравый рассудок… Я тебя очень люблю… ты это знал и знаешь, но женой твоей не буду.

— Милочка!

— Не перебивай меня. Ты полон великодушия и жалости и принимаешь их за любовь… Но я не хочу жертвы… Я слепая… Не такую жену тебе надо, Володя… Подумай, что за жизнь будет у тебя. А у меня вдвое тяжелее. Вечное сознание, что заедаешь чужой век, могущий быть счастливым и нормальным! Нет, прости, Володя, и если не хочешь усугубить моего несчастья, отпусти меня с миром.