Всеволод Иванов: У

Семейные смотрели на него с удивлением, а Савелий Львович поднял высоко над головой палец, на котором моталась нервно подтяжка, и повторил:

- Наконец-то советская власть победила! В чем ее победа?

Здесь, пожалуй, уместно сказать несколько слов о семействе и ближайших родственниках Савелия Львовича.

Если в дальнейшем я ничего не упомяну о Савелии Львовиче и его семействе,- считайте вышесказанное за символ. В наш век точных знаний и точной чепухи это не так-то уж плохо.

ПРОСТИТЕ, МОЖНО НАЧАТЬ ПО СУЩЕСТВУ?

Легонько подскочив,- вернее, не подскочив, а осторожненько, но быстро, что дало впечатле-ние скока, так пробираются скользкою жижею, каковой в данном случае было для него решение заговорить с Л. И. Черпановым,- доктор Матвей Иванович дерзко махнул рукой у лица Черпано-ва, словно сковыривая ему прочь усы сконсового вида; удивительного вида, если принять во вни-мание, что обладателю их никак не более двадцати двух лет. Вот сколехонько мне боязно думать, что я сколочу вам плохое объяснение поспешности, с которой доктор Матвей Иванович Андрей-шин покатился перед Леоном Ионовичем Черпановым, покатился, выбив у меня бедром узелок из рук и смяв в пыльный комок жареную курицу. Естественно, Черпанов на попытку сблизиться с ним посредством сбивания его невероятных усов ответил кулаком, но выводить отсюда, что мы - Матвей Иваныч и я - хулиганы, смогут люди, охваченные глубокой скорбью или недугом. Нача-лось с того, что д-р М. И. Андрейшин, он же "сковыриватель", не доходя до "сковырыша" метров двадцати, остановился в полуоборот, левой рукой двигая в направлении ко мне, давая понять, что сейчас произойдет какое-то сковырянье. На расстоянии двадцати метров трудно,- особенно идя улицей,- разглядеть кого-либо, если б это был не Черпанов. Еще у вокзала доктор Матвей Ивано-вич, доказывая "надобность с ним свыкаться", упомянул о мягкой чванливости бесчисленных его карманов, его сконсовых усов особой маститости, его двадцатидвухлетней способности истолочь, избить в комок любое препятствие, сгубить рецензией любое предприятие или мысль,- одним словом, "сковырыш" был "человек-барокко". И точно, с гигантской пышностью обработаны его губы, совмещающие древний мотив висячей арки (посредством сконсовых усов) с обычными в барокко вычурными "разрезными фронтонами",- я говорю о его синем велосипедном костюме и бесчисленности его карманов,- сопровождаемыми колоннами рук и ног, сплошь увитыми, так же как и фронтон,- подобием виноградных лоз,- масляными пятнами. Отколе-то из барокко прос-кальзывала на его сухое лицо богатая розовость и жажда сковырять, сплести, сделать. Такие люди с младенчества обвешиваются вещами. Вначале вы замечаете перочинный ножик, прикрепленный к поясу на чудовищной медной цепочке, затем записные книжки с ассортиментом карандашей, бумажники, пробочники, зеркальца,- и к двадцати годам он таскает всевозможной дряни вряд ли меньше четверти веса своего тела. Здесь вы найдете несколько часов, не считая тех, которые на руке, запасные стекла и части к часам, потому что такой человек считает себя способным почи-нить любой механизм, фотоаппарат, фонарь, десяток ножей, чернильницу, складной волейболь-ный мяч, "вечное перо", берестовые портсигары, кожаные портсигары, резиновые. Он обрастает карманами, сумками - и как скоп всего - портфель. И как скоп портфелей - чемодан. Чемодан с необычайной быстротой подвигает его к какому-либо дивному действию, пока не превратится он в недотрогу, описывать которого вовсе не тема наших воспоминаний. Скажу короче: я уважаю та-ких людей, они часто сбреховаты, бестолково скоростны, но умеют они сберечь в себе что-нибудь мудреное, да и скопытить их с места трудно. Сейчас, приглядываясь к сковырышу с помощью телескопа, каким по отношению к людям был доктор Матвей Иванович, я бы сказал, что в запасе у "сковырыша" уже имелись мыслишки и делишки, но для полного поднятия его на ноги ему меша-ла некая провинциальность, прискорбная и страждущая, требующая проверки. Экое огорчение, провинциальность,- скажете вы. Уверяю, что это самое ёжистое для подобных людей. Дабы одо-леть это горе-горькое, этот штамп отсталости, они возьмутся за невероятнейшее, за чудовищное дело. Поглядеть бы вам, как он наблюдал черный, разбиваемый купол храма Христа Спасителя и какое недовольство было на его лице. "Что бы приехать пораньше,- думал он,не меня ли страждали здесь для разбора храма? А теперь десять лет будете разбирать и не разберете! Кому я выложу свои сомнения, перед кем облегчу себя, как мне не унизиться, не сконфузиться, не упасть в общественном сознании? Позвольте,- скороного мчался я,- но разве мала ценность поручения, данного мне, разве оно скорогибло?.."