Григорий Канович - Шелест срубленных деревьев

Затянувшееся молчание отчуждало их друг от друга, каждый прятал в него, как в глиняную копилку, что-то свое - невысказанное, сокровенное, но чем больше это гнетущее молчание длилось, тем тягостней становилось на душе, и первым пару медяков из копилки решился вытрясти Шая.

- Спасибо тебе, Шлейме, - сказал он. - Мне было с тобой хорошо... Как с родным сыном...

- Вам, реб Шая, спасибо... - поперхнулся благодарностью ученик.

- Передай отцу и матери, что я на этой неделе к ним забегу... За мной должок числится...

- Можно, реб Шая, я буду к вам приходить до последнего дня?

- Приходи. Обязательно приходи. В любое время. Когда будешь и за тысячи верст отсюда. Как Лея... Ты что думаешь, приходить можно только с соседней улицы?

- Нет...

- Я к своему учителю... в Белосток... до сих пор даже к мертвому прихожу... И он ко мне до сих пор приходит... Из памяти никого выселить нельзя... У памяти нет пограничных столбов.

К приходу Рабинера Рыжая Роха вымыла полы, натерла до блеска засиженные мухами окна, сменила занавески, достала из комода большую в аляповатых цветах скатерть, накрыла ею стол, уставила его яствами домашнего приготовления, принарядилась, подстригла Довиду усы и бороду, строго-настрого наказала своей ораве не путаться под ногами, в награду милостиво разрешив ей до самых сумерек играть во дворе в прятки.

Шаю она встретила на пороге, чинно провела в комнату, где за празднично накрытым столом уже восседал ухоженный, нетерпеливый Довид.

- Милости просим, милости просим, - приговаривала Рыжая Роха, водворяя Рабинера на почетное место рядом с мужем.

- Мой должок, Довид, - сказал Шая, ставя на стол четвертинку.

- Ну что вы, что вы, реб Шая! - вскинул как спросонья голову сапожник Довид. - Это мы перед вами в долгу.

Разговор, как покинутое на обочине кострище, долго не разгорался, едва тлел - золы в нем было больше, чем огня, и сметливая хозяйка решила плеснуть на головешки керосину.

- Простите, реб Шая, - начала она, - неужели холостяков тоже выселяют?

- А что, холостой еврей - не еврей?

- Холостяк, по мне, полуеврей... неполный еврей, - поправилась сапожничиха.

- Всех выселяют, всех.

- И тоже в глубь ну этой самой... империи?

- Так точно...

- Ну что вы сидите, как на панихиде? Пробуйте мои огурчики и грибочки пробуйте! Лея их собирала... в Скаруляй... А ты что зеваешь? - напустилась сапожничиха на мужа. - Наливай!

Сапожник Довид разлил горькую. Рабинер подцепил вилкой огурчик.

- А эта "глубь" далеко?

- Далеко, - ответил учитель моего отца.

- Дальше Поневежа?

- Дальше... В Сибири... или у китайской границы...

- А что евреям делать в Сибири? - удивилась Рыжая Роха и повернулась к Довиду. - Сам ешь, а за гостем совсем не ухаживаешь... Что евреям делать в Сибири?

- А что евреям вообще делать на земле?

- Ну, реб Шая, тут уж вы перегнули палку, - откусывая огурчик, возразил Довид. - Ведь Господь Бог нас не зря создал.

- Зря! - горячо возразил Рабинер. - Да простится мне такое кощунство, но лучше бы Он нас вообще не создавал. Разве это жизнь, когда все время выселяют, вышибают, выталкивают?

- С Всевышним, реб Шая, можно спорить. Ему можно жаловаться, но ругать Его грешно. Возьмите, пожалуйста, лисичку! У нас этих грибов в погребе ешь не хочу, в дорогу все с собой не заберешь...

Шлейме не вмешивался в беседу. Он сидел за столом, почти не прикасаясь к еде, и ждал, когда Рабинер приступит к главному, к тому, ради чего он, собственно, пришел. Но Шая продолжал спокойно отвечать на вопросы, хрустел огурчиками, смаковал засоленные Рыжей Рохой грибочки, цедил по капельке, по глоточку водку, как будто никакой угрозы выселения не было, как будто заглянул он сюда не для того, чтобы проститься, а чтобы полакомиться и за рюмочкой покалякать.

Только когда в избу, как ночные бабочки на огонь, со двора впорхнули братья и сестры Шлейме, Шая, отложив вилку и повертев в руке пустую бутылку, сказал:

- Если Шлеймке не будет лениться, он весь мир удивит.

- Вряд ли... У кого он там в Сибири или у китайской границы учиться будет? Ума-разума набираться?

- А вы его не забирайте... Оставьте... Если угодно, одолжите на время. Вернетесь - заберете.

- Что?! - опешила сапожничиха. - Где это слыхано, чтобы еврейских детей кому-нибудь одалживали?

- В тот день, когда вернетесь, я тут же его приведу... верну, как четвертинку, - попытался превратить все в шутку Шая.

- А ты, Шлеймке, что молчишь? - пробурчал чуть захмелевший Довид. - В тринадцать лет мужчина все сам решает и за все сам отвечает.