Максим Горький - Том 3. Рассказы 1896-1899

— Он самый… хе-хе!

— Та-ак! Вот оно что… Стало быть… н-да…

— Самый я Мотька-бобыль и есть.

— Вот-вот! Мотька… как же! помню…

Угрюмые глаза мужика усмехались, осматривая сидевшего рядом с ним человека.

— А теперь уж я — Матвей Петров Лохов, — внушительно и с важностью в голосе сообщил бывший Мотька и покрутил свои редкие, как у кота, усы.

— Вышел, значит, в люди? — спросил его Финоген.

— Вполне. Службу кончил… звание имею — ферверкер… Я давно кончил… вот уж слишком четыре года в людях служил…

— В работниках?

— Зачем? Я грамотный, — на что мне в работники идти?

— Это… конечно!

— Я служил коридорным в гостинице… официантом на пароходах… был даже приказчиком за буфетом…

— Служба лёгкая… — неопределённо произнёс Финоген.

— Ну, тоже! Иной рейс пассажиров на пароходе — как семян в огурце… Целый день волчком вертишься.

— Это конечно… всякому своя сопля солона, говорится…

Лохов искоса взглянул на него и снова покрутил ус.

Лошадь бежала частым, скорым шагом, а Финоген смотрел на её круп и думал:

«Ишь ты, какая круглая! По хозяину и скот…»

До деревни оставалось уже немного дороги. Намокшие от дождя избы отчётливо выступали на жёлтом песке, а над ними, на вершине холма, ясно обозначались прямые, как свечи, рыжие стволы сосен.

— Лесок-то цел ещё… — сказал Лохов.

— Куда ж ему деваться? — спросил Финоген.

— Сводят теперь леса… здорово их сводят!

— Это где можно, там сводят… Но ежели кто без ума, так и этот лес, пожалуй, вырубит… Ну, только тогда всю лощину, даже до реки, песком занесёт…

— Это верно, занесёт… — согласился Лохов.

— Куда ж ты теперь, Матвей Петрович? — помолчав, спросил Финоген.

— Да вот… к вам.

— Мм… побывать, значит?

— Да… как бог укажет.

— Стало быть, может, и останешься на прожитьё?

— А может быть… и так может быть…

Мужик замолчал и, зачем-то закрыв глаза, взял правой рукой свою большую русую бороду и задумчиво подергал её.

Дорога, раньше лежавшая по липкому суглинку, теперь потянулась по песку, и лошадь Лохова пошла тихим шагом.

— Поди, деньжонок скопил на службе-то? — спросил Финоген.

— Н-ну! Деньги, знаешь, скользки… удержать их при себе трудно.

— Землёй заниматься будешь?

— Вот что, Финоген Ильич… — заговорил Лохов серьёзно и хозяйственно: — ты уж, пока что, прими меня к себе… у тебя я остановлюсь… Тогда и потолкуем как следует, по душе. Шабрами тоже были… да вот — судил бог — с тобой же первым и встретился я.

Финоген услышал в его голосе что-то новое, как бы властное. Он посмотрел в лицо Лохову и, не торопясь ответил:

— Ко мне, так ко мне… милости прошу.

— Надоело мне жить в городах! — говорил Лохов, вглядываясь своими серыми глазками в стены и крыши изб так, точно он надеялся рассмотреть и всё то, что есть под крышами и за стенами. — Жизнь шумная, путаная… и пользы мало человеку от неё.

— В деревне проще… — подтвердил Финоген.

— Вот… я и надумал: поеду-ка, мол, в деревню, — авось, к чему пристроюсь…

— Тут как раз присосёшься к делу… — снова обнадёжил Лохова Финоген, не глядя на него.

Они въехали в улицу. Тихо было в деревне; лишь откуда-то издалека долетали крики ребятишек да охающие звуки цепов.

— Молотят… — сказал Лохов.

— Такое время, чтобы молотить…

— Сыровато…

— На гумнах — ничего…

— Никак твоя изба?

— Она…

Лохов щёлкнул языком и, дёрнув вожжами влево, поворотил лошадь к воротам большой избы, такой же прочной и угрюмой, как и её хозяин.

— Погоди, я ворота отворю… — сказал Финоген, тяжело слезая с тележки на землю…

— Вот я и приехал! — воскликнул Лохов, часто мигая глазами.

Через час в просторной избе Финогена сам он, его жена и Лохов сидели за столом и пили чай.

— Советовал мне один человек, — говорил Лохов, барабаня по столу пальцами, — заняться варкой мятного масла. Указал он мне все способы… Просто это делается и, если верить тому человеку, дело выгодное…

— Та-ак… — сказал Финоген, усердно и внимательно дуя на блюдечко.

— Но хоша оно и так… однако дело новое, неиспытанное… потянешься к нему да и оборвёшься.

— Бывает…

— И хочу я, по этой причине, взяться за торговлю.

— Кабаком промышлять будете? — спросила жена Финогена, низенькая, жилистая, с красивыми чёрными глазами, которые казались слишком молодыми для её жёлтого лица, уже покрытого сетью тонких морщин.

— Нет, кабаком не стану. — И Лохов отрицательно мотнул головой. — Кабака я не люблю, ежели говорить правду. Сам я не пью и всем бы запретил винище это употреблять… Кабак дело нехорошее…