М Кравков - Эпизод

- Но, что же было? - радостно лгала самой себе, - такой же вечер, как сотни прошлых вечеров?

Потом настал обычный день.

Как будто бы сидит в курьерском поезде Мария Николаевна и едет в некий чудный и далекий город. А мимо мелькают телеграфные столбы, заборы, однообразные поля...

И это, что проходит мимо - муж, хозяйство, офицеры, вся их жизнь...

А та, таинственная цель?

И вдруг, взгрустнувши, отвечала:

- Не надо думать.

Потом пришел Малинин. Говорил с Полянским об убийстве сыщика и был напуган. В иное время Мария Николаевна по-женски, вероятно, заинтересовалась бы случившимся.

Теперь и это слушалось как будто мимоходом. Муж куда-то вышел.

Малинин остался с ней один.

Прежде, забавляясь, она давала целовать ему украдкой свои пальцы, и ей было смешно, что этот толстый, краснолицый человек, пугливо озираясь, наспех хватал протянутую руку.

"Боится мужа", думала она и с любопытством ждала, что будет дальше. Теперь же, - взглянула на Малинина, увидела его смущенно ищущее выражение и отстранилась, предупреждая...

- Послушайте, голубка, - прохрипел тот нежно, - поедемте кататься?

Медленно взглянула на окно.

Золотой жар солнца в переливах ледяных узоров стекол.

- Страх как хорошо сейчас сидеть и мчаться в санках...

Вздохнула и отказалась.

- Сегодня вы недобрая, - с обидой и мольбой настаивал Малинин.

Нет. Мысль одна, как гвоздь, забита в голову. Пожалуй, как волшебный хрустальный шарик, которым гипнотизер пленяет волю пациента. Но было хорошо уйти в себя и в то же время слушать. Не одинока так она, когда сидит тут кто-то рядом. Просящий голос будил в ней жалость. И ведь недавно эта жалость едва не разгорелась в яркую, светящуюся точку. Надуманную, сочиненную точку. Она могла бы убедить, уверить сердце, и Мария Николаевна пошла бы ей навстречу, в какую угодно тьму... Теперь как будто пелена сползла с глаз. Она взглянула на Малинина и словно в первый раз увидела его. Вскочила со страдальческой гримасой:

- Вы извините... мне нехорошо... - и вышла.

Малинин изумился. Потом рассердился определенно.

* * *

Один из взводных роты Орешкина давно приготовился дезертировать.

Инстинктивное чувство опасности в оплетавшей их сети кровавой неразберихи подсказывало даже самым тупым, что добром все это не кончится, и не один крестьянский парень, укладываясь на казарменных нарах после вечерней поверки, тоскливо думал о будущем и строил планы спасения.

Орешкина все ненавидели и боялись.

Когда был объявлен поход, очень обрадовались.

Какой-то выход.

Сейчас в стороне от смущенных солдат остановился взводный, только что выполнив какое-то поручение. Остановился, запыхавшись от быстрого бега, опершись на винтовку.

Видел медленно подходящего с револьвером Орешкина.

Длинно вытянувшегося Еремина - без шапки.

И то, что кругом была родная, деревенская обстановка и рядом, плечом к плечу, не стоял обычный сковывающий строй, и то, что предметы не ясно виднелись во мгле туманного рассвета, - помогло человеку выступить из солдата...

И, когда убийство оскорбило утреннюю зарю, взводный поднял винтовку и направил ее в офицера.

Как решившийся на отчаянный скачок в глубину, крайним напряжением воли он как бы прервал течение своих мыслей, а остальное доделали его руки.

Орешкин метнулся от поднявшегося дула и скачком бросился назад.

- Ко мне, господа офицеры...

Тонко визгнула пуля.

- Ко мне...

Тогда стоявший в другой стороне молодой белобрысый парень словно во сне вскинул ружье и выстрелил.

Острой иглой прожгло через спину...

Вытаращив глаза, Орешкин остановился, повернулся, увидел бегущих к нему, нелепо отмахивающихся руками офицеров.

Вперебой затрещали вдогонку сухие хлопки.

Удар в плечо, в ноги...

Перестал стрелять взводный только тогда, когда опустевшая коробка остановила затвор. Сунулся за новой обоймой, да увидел смешавшуюся в груду бившихся по снегу тел и остановился.

А рядом еще достреливали вложенные патроны трясущиеся люди...

Прошла минута, и все отрезвели, все притихли и, как пар, растаял карательный отряд хорунжего Орешкина. Не было больше солдат. Была крестьянская молодежь с патронташами и ружьями, так просто, в одно мгновенье, стряхнувшая с себя кошмар всесильного, гордого и неумолимого закона...

Восходило багровое солнце, и кругом, словно витязь седой, стоял серебряный лес спокойный и бесстрастный.

* * *

Сонные сумерки над рекой. Занавес небосклона волокнистыми, мягкими массами перегнулся от края земли и до края и давит, задвигает узкую щель горизонта, и льется из щели горящее, рубиновое море, разливается и тухнет в бесконечности снегов. Улица на самом берегу отсекается обрывом, и домишки серой вереницей уселись на гордой высоте и стеклянным, бездумным взглядом окон смотрят на дальние цепи гор, задрапированных фиолетовой дымкой.