М Кравков - Эпизод

Ожила, пробудилась ночь, наконец-то развязался узел молчания.

Жиденько в начале, поднялось ура. Перекинулось подхваченное...

Шум окреп.

Ура расло, вливались новые глотки, разрастался грозный гул...

Ударил выстрел - потонул в человеческом реве.

Резко, перебивая голоса, как сорвавшийся с цепи, загрохотал пулемет и тут же стих, точно подавился.

В бездне двора металась неясная, разъяренная масса, точно озеро разбушевавшееся билось в берега.

В окнах, вверху мелькали и тухли нервные вспышки огней. Бежали там, внутри со свечами. Уже переплескиваются в улицу брызги людской волны выскакивают за ворота одиночные люди. Поминутно то там, то здесь властно прокатывается выстрел, алей и ярче полыхает зарево на кирпичных стенах, слившихся с ночью.

Визги, крики. Несется к опенкинскому забору раздерганная кучка людей, спинами ударяются в затрещавшие доски. Короткими револьверными хлопками огрызаются на со всех сторон наседающую массу.

- Братцы, спасите, спасите, - пронзительно верещит знакомый Опенкину голос, голос Малинина, городского головы...

И тут же, словно прорвав плотину, поток солдат, винтовки наперевес, обрушивается на прижатых к забору...

* * *

Их девять человек.

Это их, отворив свой зев, выбросила тюрьма в темень ночи.

По трое в ряд. Руки скручены за спиною.

Мерно шагают, идут - куда?

Как гроба заколоченные дома - отклика не дождешься.

Предали их ночной пустыне, от живых еще отрешились люди, позабыли.

Уже умерли они для тех, кто, связанных, передал их конвою смертников.

Вывели в расход, и дела о них, вероятно, складываются сейчас в архиве. Осталась пустая формальность - расстрел...

Баландин шагал во втором ряду с краю. Около путался в длинной шинели, оступался в снегу и шашкой звенел конвойный. Или палач?

Бесконечно высоко, бесконечно чуждо искрились в бархате неба прекрасные, безучастные звезды. Жестко и больно схватила запястья грубая веревка - на расстрел идущего вязали, - не все ли равно?

И эта саднящая боль и широко раздавший грудь морозный, вольный воздух после спертой тюремной вони, - странно заслонили почти физическую осязаемость грядущей казни. И это тихое ночное шествие развеяло кошмар пережитых часов. Сосед Баландина шатался, старался не отстать и что-то глухо бормотал все время.

- Гляди, горит... - внезапно выговорил он ясно.

Баландин оторвался от бездумной путаницы мыслей. Со всех углов в его мозгу слетались мысли, куда-то устремлялись и,

натыкаясь на какой-то выросший заслон, бессильно падали и путались перед его стеною.

И оттого, хоть мозг работал страшно, - было полное бездумье.

С трудом приподнял голову. На черном горизонте восходило небывалое светило, пламенным багровым глазом моргавшее издали...

- Сворачивай налево!

И, замедляя шаг, процессия влилась в ущелье переулка, кончавшегося лесом. Раздвинулись в ухабах и сугробах, точно пьяные избушки, как кладбище разбитых кораблей. Пахнуло издали родным, сосновым бором...

А шедший впереди Баландина вдруг спотыкнулся и упал. И все остановились.

Конвойцы подбежали подымать.

Мучительная, смертная тоска змеиными глазами поглядела на Баландина.

Он стиснул зубы. Крепче-крепче.

И знал, что если чуть поколебаться, малость приослабнуть - и сразу распадется все и онемеют ноги.

- Пошел, пошел! - заторопили сзади.

Как тяжело, как неохотно шевельнулось тело, приходя в движенье...

И, совершенно неожиданно, как будто сверху, звенящий крик:

- Товарищи, ложись!..

Мысль - молния: - Решетилов!

Слепо бросился в снег и, в тот же миг, над ним из-за сугробов хлобыстнул огнистый залп...

Прыжками, через городьбу сбегались люди, совались на колено и гулко разрывали пламенной иглою темноту.

- Сдавайся, суки!..

Некому сдаваться, кто может - убегает.

К Баландину вплотную подскочил солдат, штык близко, - беспощадная стремительность замаха... Удержался:

- Лежи, товарищ, сейчас развяжем...

Кричит Решетилов:

- Баландин тут?..

Душа взорвана радостью звериной, с земли кричит, отзывается:

- Здесь, здесь!..

Кругом смеются, выкликают, истерически рыдают вырванные от расстрела люди.

- Да стой, чорт! - ворчит Решетилов, - стой, Николаха, дай руки-то развязать...

А за домами рос пожар волнистой буйной гривой. Послышалась далекая стрельба...

И вдруг - глаза Баландина радостно схватили бегущую к ним из переулка, спотыкающуюся по сугробам женскую фигуру в белом платке и знакомо-родном жакете...