Болеслав Маркевич - Княжна Тата

Онъ звалъ ее, какъ звали ее въ семьѣ, Ташей или Тата, со временъ перваго знакомства съ ней, когда она длинною, худою, двѣнадцатилѣтнею девочкой пріѣхала въ Большіе Дворы съ матерью изъ-за границы, гдѣ онѣ предъ тѣмъ прожили года четыре сряду, и гдѣ она въ продолженіе этого времени "перезабыла свой русскій языкъ". Онъ очень плѣнился тогда этимъ ея галлицизмомъ и забавными оборотами рѣчи и подбивалъ ее постоянно на разговоры, которые лукавая дѣвочка, замѣтивъ это, вела уже нарочно на самомъ изломанномъ русскомъ языкѣ. Позднѣе сталъ онъ учить ее верховой ѣздѣ и доводилъ до слезъ своимъ "педантствомъ", по выраженію ея. Онъ съ своей стороны называлъ ее "бѣшеною" и въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ никуда не пускалъ ѣздить безъ себя. А такъ какъ ни единая душа въ Большихъ Дворахъ не рѣшилась бы осѣдлать ей лошади безъ приказанія Александра Андреевича, а самому ему часто некогда было ѣхать съ нею въ то именно время, когда ей вздумывалось, Таша дулась и по цѣлымъ часамъ не говорила съ нимъ, сидя подлѣ матери за какою-нибудь ручною работой, не поднимая глазъ и съ продольною морщинкой между каштановыми, тонко очерченными бровями. Онъ очень любилъ эту морщинку и ея нѣмой гнѣвъ и, въ свою очередь, притворялся обиженнымъ. Робкая, маленькая княгиня-мать испуганно тогда переводила вопрошающіе взгляды съ дочери на Скавронцева и обратно и начинала вздыхать… Кончалось обыкновенно тѣмъ, что Александръ Андреевичъ выпрямится вдругъ во всю длину свою и возгласитъ веселымъ басомъ: "ну, капризница, пожалуйте, лошади поданы, извольте амазонку надѣвать!"

Настало время вывозить ее въ свѣтъ. Въ эту счастливую пору ея первыхъ выѣздовъ, когда послѣ блестящей петербургской зимы онѣ пріѣзжали на лѣто въ Большіе Дворы, Тата очень подружилась со Скавронцевымъ. Голова ея вся полна была молодаго чада, живыми впечатлѣніями едва пережитыхъ петербургскихъ радостей. Ей нуженъ былъ слушатель, наперсникъ, которому могла бъ она говорить о балахъ въ Концертной, о Кавалергардскомъ манежѣ, о каткѣ въ Таврическомъ Саду, и который "не спрашивалъ бы, что это все такое"; кто эти люди, чьи имена постоянно срывались съ ея языка, въ чемъ прелесть того волшебнаго міра, что улыбался ей на зарѣ ея восемнадцати лѣтъ. Неистощимы въ тѣ дни были ея разсказы, ея восторги въ продолженіе безконечныхъ прогулокъ верхомъ, на которые по-прежнему отправлялась она каждое послѣ-обѣда въ сопровожденіи своего бывшаго учителя-"педанта". Скавронцевъ слушалъ ее жадно, съ тайною тоской въ сердцѣ. Да, онъ зналъ этотъ міръ, въ которомъ и ему когда-то отведено было мѣсто, — этихъ людей, сверстниковъ своихъ, или бывшихъ подчиненныхъ, теперь такъ далеко ушедшихъ по пути, съ котораго сошелъ онъ навсегда. Отъ разсказовъ этой "дѣвочки" вѣяло на него и горечью безплодныхъ сожалѣній, и проницающимъ запахомъ его собственной молодости, съ ея золотыми обольщеніями и страстными грезами; онъ переживалъ ихъ опять ощущеніями этой молодой жизни, довѣрчиво раскрывавшейся предъ нимъ…

— Ну, Тата, такъ какъ же? спрашивалъ онъ ее, подавляя вздохъ и принимаясь улыбаться:- ферлакуровъ много?

— Довольно съ меня! хохотомъ отвѣчала она на это, — Гриницынъ, Воротынскій, Фунвенбергъ…

— Смотрите же, отечески наставлялъ онъ ее, — держите ухо востро, не раскидывайтесь! Выйти умно замужъ въ Петербургѣ — штука тонкая!

Но время бѣжало; быстро миновали дни юныхъ обольщеній. Съ каждымъ годомъ все короче становились ихъ верховыя прогулки, все обрывистѣе ихъ бесѣды. Александръ Андреевичъ уже не допрашивалъ, не дѣлалъ отеческихъ наставленій: княжна Тата, чуялъ онъ, сама хорошо знала теперь, что выйти замужъ въ петербургскомъ свѣтѣ — "штука тонкая".

Ей, по завѣщанію отца, назначалось при замужствѣ полтораста тысячъ, которыя грошъ ко грошу и накоплены были Скавронцовымъ въ теченіе его управленія изъ доходовъ Большихъ Дворовъ, наслѣдованныхъ ея братомъ. По размѣрамъ жизни того общества, въ которому принадлежала она, для тѣхъ избранныхъ, на кого она мѣтила, это было, конечно, далеко не большое состояніе. Но все же она была не безприданница, носила одну изъ громкихъ фамилій Россіи, была притомъ хороша собой, элегантна, особенно отличаема и любима въ высшихъ сферахъ, пользовалась репутаціей ума и образованности, сложившеюся (къ ея несчастію) какъ-то съ перваго появленія ея въ свѣтѣ. Она имѣла право высоко мѣтить… А между тѣмъ… Одинъ изъ большихъ петербургскихъ тузовъ, старикъ наблюдательный и остроумный, глядя на нее однажды сквозь золотые очки на какомъ-то балѣ, сказалъ, обращаясь въ своему сосѣду: "charmante en touts points, mais pas de chance!" и это слово, тутъ же подхваченное, пристегнуто было съ тѣхъ поръ какимъ-то злымъ девизомъ въ ея имени. Дѣйствительно, княжнѣ Тата не выходило линіи, какъ выражаются купцы въ нашихъ комедіяхъ, не давалась "доля", какъ поетъ украинская пѣсня. Цвѣты ея свѣтскихъ успѣховъ никакъ не дозрѣвали до ягодъ. У нея много было поклонниковъ, "ферлакуровъ", были и дѣйствительно влюбленные въ нее; отъ полунасмѣшливаго, полунѣжнаго, салоннаго flirtation и до трепетныхъ звуковъ искренняго чувства ей довелось прослушать всю эту гамму лести и вкрадчивыхъ соблазновъ, что всегда такъ сладко звенитъ женскому уху. Но свѣтская поэзія не переходила для нея въ желанное прозаическое предложеніе "руки и сердца". Кругомъ ея то-и-дѣло завоевывали завидныхъ жениховъ сверстницы ея, далеко уступавшія ей и рожденіемъ, и прелестью, и даже состояніемъ, а она, все такая же прекрасная и отличаемая, сидѣла пока все у того же берега и ждала погоды. Бываютъ такія судьбы!..