Кнут Гамсун - Последняя глава

Воз за возом тянулись по плоскогорью всю зиму, — караваны возов с тюками для санаторского врача. Все лошади на селе были в работе. Да, многие даже прикупили лошадей ради этого извоза и продали их, когда пришла к концу зима, а с нею и перевозка.

Некоторые люди покачивали головой при виде всего этого мощного аппарата, но то были люди, ничего ровно не понимавшие. Знали они, что ли, что было нужно, чтобы воздвигнуть такой дворец! Одних бревен сколько, досок, цемента, гвоздей; а все эти насосы, краска, черепица для крыш! Ведь там было двести окон в одном главном корпусе; а ведь еще было пять пристроек со всякой всячиной, сколько это возов-то с одним оконным стеклом выходило! А прибавьте к этому еще с полсотни печей, сколько это возов-то выйдет! А что касается внутренней обстановки, так там была всякого сорта мебель, половые ковры, лампы, постельное белье, обои, столовое белье, стекло, тысячи вещей, много тысяч вещей. Под конец прибыли съестные припасы. Они прибыли с новым караваном в ящиках и бочках и в виде живого скота. Пригнали целое стадо коров, свиней и птицы. Теперь оставалось ожидать лишь гостей, пациентов, и, после торжественного открытия санатории, прибыли также и они. Но чего только стоило все это устроить, этот дворец со всем его содержимым, все эти пристройки, так называемые «аннексы», дорожки и террасы вокруг! Дух захватывало, если только сообразить всю эту стоимость. Но, по-видимому, это не играло большой роли ни для кого. Предприятие было так прочно обосновано: тысяча акций по сто крон каждая, вполне покрытый подпиской основной капитал; общее собрание акционеров и собственный устав. Ни в чем не чувствовалось нехватки во всем этом, в совершенстве оборудованном, деле, и, когда вся прислуга была уже на месте, начали прибывать и гости. Все колеса завертелись сразу и с такой ужасающей быстротой, что спицы слились в них в сплошной круг, они стали похожи на широко раскрытые глаза — эти колеса, так быстро вертелись они. Люди взбирались сюда, наверх, из села по воскресеньям и осматривались кругом и не могли в себя прийти от смущения; они не могли вместить всего этого, масштаб их был слишком мал. Они никогда не видели раньше таких опасных скатов на крышах человеческого жилья и никогда не приходилось им видеть прежде столько колонн в одном месте, и колонны-то эти поддерживали балконы вплоть до самого чердака. А на самом коньке крыши тянулся к небу небольшой флагшток, со своим блестящим шаром из посеребренного стекла. Одним словом, эти строения как-то не укладывались в крестьянском уме, эти балконы, стоявшие на колоннах, на спичках каких-то, напоминали им о карточных домиках. В них не было ни прочности, ни стильности, ни характера. Уж эти крестьяне! Они лежали на брюхе, там внизу, на пригорке, и глазели вверх на дворец, и им казалось, что все, что они видели, было лишь каким-то маревом: разве возможно, чтобы эти строения не были населены! Пристало ли домам вырастать этаким образом из-под земли, быть отделанными и потом быть брошенными ни к чему? Ведь, они стояли без людей. На хлеву был большой купол, но в нем не было никакого церковного колокола; амбар на столбах в норвежском стиле был снабжен башней, но не было обеденного колокола. Эти колокола, быть может, имелись в виду, но должны были прибыть позднее. Но едва ли могло прибыть еще что-нибудь дополнительно, ведь строительная смета давно была превышена, как говорили. Впрочем, это по-видимому, не играло особенно большой роли, Торахусская санатория, конечно, могла выдержать всякую ревизию.

И порой им, этим сельским обывателям, лежавшим на брюхе на пригорке и мирно глазевшим, начинало чудиться, что и люди-то, бродившие здесь по дворам и дорожкам, были словно какие-то не настоящие люди. Боже ты милостивый, многие из них были прямо тени какие-то, почти ни одного здорового не было видно. Тут были люди с синими носами, хотя не было мороза; зато были здесь и дети с голыми коленками, хотя погода была еще прохладная. Что бы могло все это обозначать? Были там и дамы, визжавшие истерически, если увидят муравья у себя на рукаве.

О, людей там было много! Недостатка в них не было. Они бродили кругом, они говорили, они были одеты; некоторые из них кашляли так, что слышно было издалека. Некоторые были тощи, словно привидения, им нельзя было работать физически, и должны были смирно сидеть на солнышке; другие возились над какой-то машиной, там на горе, над так называемым «силомером», чтобы согнать с себя жир. Все страдали тем или другим, так уж бог определил. Хуже всего было с нервно-больными: эти страдали всеми болезнями, существующими в поднебесной, зараз, и с ними приходилось говорить, словно с детьми. Там была, например, некая фру Рубен, она была так толста, что еле могла протиснуться в дверь собственной комнаты, но она совсем не плохо встречала тех, кто сводил ее толщину до общепринятых размеров. Даже тех, кто прямотаки отрицал, что она вообще была толста — нет, она только конфузливо улыбалась при этом; но когда доктор выражал сомнение в ее бессоннице, когда он позволял себе какую-либо шутку по поводу ее нервов, она приходила в ярость и глаза ее сверкали. В один прекрасный день доктор обронил как-то мимоходом: