Интересно, думал ли дед, отправляясь на войну, о благодарностях и наградах? Конечно, думал, но ждал их только от своей голубки Кароли.
Иркутск. 18 февр. 1904. Дорогая голубка! Благополучно прибыл в Ир
кутск. Через 1 час отправляюсь дальше, просидел на станции Иркутск 6 часов (с часу ночи до шести утра). Можно было остаться в Иркутске на сутки, посмотреть город, немного отдохнуть; так делает большинство моих спутников. Но я решил ехать дальше, благо не очень тесно в поезде. Впрочем, в этом поезде поедем только до Байкала (2 часа езды). Через Байкал на лошадях, а там пересядем на новый поезд. Спина моя понемногу перестает болеть.
Вокзал в Иркутске отвратительный: грязный, темный и оч. некрасивый - просто безобразие. Пассажиров масса, что негде даже стоять. Устал я за эти 6 часов, которые тут ждал. Как переправимся через Байкал - напишу. Говорят ничего себе - хорошо и неопасно. Пока прощай! Целую тебя, ангел мой, и жму крепко твою руку!
Весь твой Н. Кураев. Всем меня помнящим привет! Чем ближе опас
ность, тем спокойнее дед. Забыл даже, что собирался купить в Иркутске лекарства для своей спины, ни слова о трещинах, разломах, ушедших под лед паровозах.
И следом, в тот же день, чтобы бабушка не волновалась и лишней минуты, несется с другого берега Байкала открытка с видом озера.
Ст. Танхой. 18 февраля 1904. 7 ч. вечера. Дорогая, милая Кароля! Не
могу в ожидании отхода поезда не черкнуть тебе пару слов. Через Байкал переправились превосходно. Я не в силах передать тебе того великолепного и чудесного впечатления, которое испытал во время поездки через Байкал. Погода была превосходная, тихая; ямщик ехал 3 1/2 часа 45 верст, включая сюда остановку на середине пути около часу. Природа, местность, виды - восхитительны. Получаешь впечатление чего-то грандиозно-могучего и прекрасного и в то же время страшного! Ах, как красиво, как безподобно! Для полноты удовольствия не хватало... тебя, моя ненаглядная! Как жаль! Через час еду дальше! Целую тебя крепко и обнимаю. Будь здорова! Всем мой привет!
Весь твой Н. Кураев. Ай да дед! Можно подумать, что не в Верхнеу
динский какой-то там неведомый, да еще 3-й! казачий полк он несется, а по меньшей мере в Лейб-гвардии гусарский. Восемь восклицательных знаков на одну открытку! Гонка на санях по ледяному полю видно действует посильней шампанского. И в это время даже не идет в голову мысль о безумии правителей, затеявших войну на Дальнем Востоке, но так и не связавших разорванную у Байкала единственную железнодорожную ниточку. Может быть, для того и любит русский быстрой езды, что при ней не так бросаются в глаза неприглядности отечественного бытия.
Нельзя сказать, что заботы разорванной Байкалом Великой Сибирской магистрали были вовсе чужды государю. В перетаскивании вагонов и паровозов по льду (слухи, дошедшие до деда в поезде, как видно, почву под собой имели) есть что-то величественное, древне-египетское, или еще точнее, вечно-русское.
Придет день, придет всего лишь через месяц, и царь выслушает доклад самого министра путей сообщения кн. Хилкова, "вчера приехавшего с Байкала, где происходила самая важная работа по передаче паровозов и вагонов на ту сторону озера, под его руководством".
Жаль, что не было благоугодно упомнить и занести в книжечку число вагонов и паровозов на конно-мужицкой тяге перетащенных через Байкал. Жаль, что и дед, пораженный величественными картинами и размечтавшийся о своей голубке, не заметил трудов экспедиции министра путей сообщения Хилкова, вершившейся в то самое время в тех самых местах. Придет день, и уже из Забайкалья он напишет бабушке о том, что движение войск на театр военных действий приостановлено из-за нехватки именно вагонов. А государь, напротив, запишет, что дела с транспортом обстоят лучше, чем он предполагал. Что же он в таком случае предполагал?
День 21 февраля, потребовавший от деда большого душевного напряжения, с трона выглядел вполне обыкновенно.
Дневник императора. 21-го февраля. Пятница. Утром нашею подъемною
машиною был придавлен до смерти несчастный машинист по собственной неосторожности! Был очень занят до 1 1/4. Сергей
завтракал с нами. Принял графа А. П. Игнатьева. Гулял долго. Погода была холодная, ясная. Известия с Дальнего Востока спокойные. Обедали и провели вечер у Мама.
Вот такая картина. Самое характерное в этой картине, на мой взгляд, это восклицательный знак после оценки причин гибели несчастного машиниста. Восклицательный знак, да еще в исполнении царя, должен категорически пресечь любые вопросы и подозрения в склонных к вольнодумству головах. "...по собственной неосторожности!" Если оно действительно так и было, зачем кричать, восклицать-то зачем, вроде бы вздох сочувствия был уместней. Впрочем, цари, может быть, и вздыхать умеют в восклицательном смысле.
Читать дальше