Николай Лесков - Борьба за преобладание

- Недоумеваю, чему сие соответствует? - и потом, когда ему рассказали,

Говоря об Андрее Николаевиче Муравьёве, секретарь, очевидно, тоже совсем недоумевал, что возможно иметь какие-нибудь другие цели, кроме желания сидеть в синоде с тем поразительным благоговением, какое было заведено при князе Мещерском. Ни характера Муравьёва, ни тех его целей, которые впоследствии не только ясно обозначились, но даже и самим им не утаивались, Исмайлов не понимает и не даёт им никакого значения в своих простодушных воспоминаниях.

Отсюда всё, что Исмайлов пишет о "тайных сношениях" Муравьёва с митрополитами, нельзя принимать за такие простосердечные действия, как принимает их секретарь, не смевший и думать, что у "фамильного человека" могли быть какие-нибудь свои цели. Между тем Муравьёв, как уверяют, имел надежду быть обер-прокурором вместо Нечаева, и надеялся на это "по праву", и действительно, кажется, имел такое право, ибо он из всех родовитых современников едва ли не один знал синодальные дела и членам синода был близок и любезен. Но шла ли эта любезность до того, что члены синода, действительно, желали иметь его своим обер-прокурором?

Очень может быть, что и желали. Если даже допустить, что митрополиту Филарету московскому, может быть и не нравилась несколько беспокойная натура Андрея Николаевича Муравьёва, то всё-таки в такую критическую минуту, когда им надоела наглость Нечаева и главною их заботою было только, чтобы от него избавиться, Муравьёв, конечно, был человек более других подходящий. Члены синода, получив его себе, по крайней мере, ничего бы не проиграли, а сам Муравьёв, грубовато интригуя против Нечаева, мог проиграть и проиграл. Но он шёл с отвагою и без оглядки, ибо с одной стороны, ему мнилось, что он имеет за собою уже слишком много шансов, а с другой - близость осуществления заветной мечты, может быть, ослепляла его соображения, которым, повторяем, постоянно недоставало тонкости. Вышло же, однако, так, что, благодаря Муравьёву, все проиграли - и члены синода, и сам Муравьёв, и притом проиграли сразу и навсегда. Беда эта пришла к ним, как на смех, именно тогда, когда они победили обер-прокурора Нечаева и только могли бы отторжествовать победу над своим врагом. Вся эта трагикомедия произошла благодаря вдохновительным воздействиям дипломатического гения Муравьёва.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Авторствующий секретарь пренаивно начинает повесть этой несчастной победы.

"Судьба или, лучше сказать, само Провидение помогло чиновнику за обер-прокурорским столом (Муравьёву) выполнить задуманный им план".

Провидение здесь, как во всех партийных интригах истории греко-восточной церкви, было необходимо, но в высшей степени характерно и любопытно, как оно сюда привлекается и комментируется.

У Нечаева была больная жена, которую отправили "для уврачевания в Крым, но она не получила облегчения". Не выздоровела она, если верить автору, тоже в особых целях провидения, которое томило её тяжким недугом для того, чтобы принудить Нечаева оставить синод и ехать к жене в Крым, а в это время дать Муравьёву случай распорядиться своими делами. Произошло даже нечто перешедшее необходимость этого повода: "больная не только не обмогалась, но совсем померла", - и Нечаеву нельзя было скоро возвратиться в Петербург. Таковы пути Провидения, обыкновенно неисповедимые для всех людей, исполненных истинного богопочтения, но всегда ясные для пустосвятов, которых суеверная набожность легко доводит до кощунственной смелости, с которою они позволяют себе объединять свои низменные соображения с недосягаемою мудростию Промысла. Умерла женщина, может быть, очень хорошая, и осиротила мужа и детей, - это для всякого доброго человека горе, которое обязывает состраданием и заставляет забыть свои мелкие счёты, но для синодальных чиновников - это бенефис в пользу тех, кому выгодно, чтобы муж покойной не мог в это время вернуться к должности... Грубые сердца и тёмные умы, которых не коснулся луч истинного богопочтения, с возмутительнейшим фиглярством объявляют: "Это Бог! Это он пришёл к нам на помощь, чтобы мы могли лучше обделать наше дело. Теперь мы им довольны и лобызаем его десницу, недруг наш в несчастии, дом его пуст и дети его сироты. Слава святому Провидению!"

Кто иначе верует, - тот нигилист, и да изгладится имя его из книги жизни...

[Филарет Дроздов в этом отношении был несравненно деликатнее и не торжествовал по случаю семейного горя Нечаева. В изданных Муравьёвым в 1869 г "Письмах митрополита московского Филарета к А. Н. М." (1832 - 1867), под одним письмом, писанным из Москвы 6-го июля 1836 г., есть такой post scriptum: "Здесь на сих днях ждут Стефана Дмитриевича (т. е. Нечаева). Не знаю, дождусь ли его. Не слышу, как он переносит своё лишение. О покойной можно думать с миром. Жаль его и детей". (Прим. автора.)