Лидия Чарская - Мотылёк

— Эх и молод же ты, брат… По молодости только и простительно тебе театру предпочитать цирк, — усмехнулся Женя Вяземцев, и его красивое лицо, с благородными чертами и открытом взглядом светлых голубых глаз, снова обратилось к Шуре:

— Так вот, Шура, через две недели весь к вашим услугам, а пока без меня никуда не ходите… Не отнимайте у меня возможности быть вашим гидом… Обойдем прежде всего музей Александра III, Эрмитаж… и…

— Женюшка, — касаясь его рукава худенькой сухой рукой, шепнула Анна Ильинична Струкова студенту, — на пару слов, Женюшка, — и отвела его в сторону.

— Послушай, друг мой, на тебя вся надежда… Я знаю, как ты относишься к нашей девочке и вот, какое тебе за это от меня спасибо… — Тут голос Струковой дрогнул и оборвался, и две крупные слезы повисли и неё на ресницах… — Не даром мы с твоей мамой мечтали, планы строили, небось, сам знаешь какие. С детства вы вместе растете и, кажется мне, крепко привязались друг к другу… Так вот, если ты, действительно сильно любишь мою Шуру, будь снисходителен к ее недостаткам, ведь наша Шура добрая, благородная девочка, и если и легкомысленная немного, то это не такой уж и грех в сущности… Но и легкомысленность ее может бед наделать. Так что ты и помоги ей советом, как старший. Тебе уже двадцать два года, ты опытнее, умнее. Скажи ей на прощание чего там опасаться надо в столице, кого сторониться и вообще… Ты уже прожил год в Петрограде, изучил его достаточно, так вразуми теперь и ее — нашу детку.

— Не беспокойтесь Анна Ильинична, — мягко возразил Евгений Николаевич, — я уже обо всем переговорил с Шурой, и она дала мне слово не предпринимать ничего серьезного, не посоветовавшись со мной. Это решено.

Он хотел прибавить еще что-то, но тут прозвучал второй звонок, и все засуетились и заговорили сразу.

— Чулки светлые у тебя вместе с платками покладены, Шуринька… Да платки-то не растеряй… Новые ведь… И банку-то с вишеньем не разбей ненароком, — волнуясь наказывала няня.

— Когда в цирк попадешь, афишу не выбрасывай, мне пришли в письме непременно, — перекрикивал старушку Лева.

— Пиши почаще, Шура, не ленись, — шепнула Нюта, — не то наши старички, сама знаешь, как волноваться будут.

— Ну, с Богом… Садись в вагон, Евгений тебя проводит до места, одна-то не протеснишься — и обняв еще раз дочь, Струков легонько подтолкнул ее к вагонной площадке.

Но тут к Шуре кинулась Анна Ильинична и еще раз прижала ее к своей груди:

— Молись Богу, Шурочка, детка моя дорогая, не забывай каждый день молиться, и Царица Небесная оградит тебя от всего дурного. Ну, Господь с тобою, иди…

В полумраке вагона Шура едва нашла свое место. Все было битком набито уезжающею публикой.

Евгений Николаевич не без труда усадил девушку между двух каких-то старушек.

— Ну, до скорого свиданья, Шура, помните то, что вы мне обещали вчера, — произнес он, глядя ей прямо в глаза.

Шура вспыхнула и снова, порывисто вскочив с места, быстро взяла своего друга детства за руку и увлекла его за собою в коридор.

Там, у окна, она ему зашептала взволнованным голосом:

— Никогда, Женя, слышите ли, никогда не забуду того, что вы мне вчера говорили в саду. Честное слово. Вы — мой единственный друг и не будет у меня никакого другого друга… И… и… когда мы окончим высшее образование… Да, да… Женя, дорогой мой товарищ, я обещаю вам то же, что обещала вчера…

Евгений Николаевич крепко пожал ее маленькую ручку.

— Спасибо, Шура… Вы знаете, какое для меня счастье ваше слово.

Он не мог больше ничего прибавить от волнения.

Прозвучал третий звонок и юноша едва успел выскочить из вагона.

Шура бросилась в свое отделение и высунулась из окна.

Вот они все здесь, её милые и дорогие: вот папа, её всегда хмурый, суровый по виду, но чрезвычайно благородный душой папа, которого даже дети любят бесконечно, хотя и побаиваются немного… Он снял шляпу, ветер треплет его седые, жидкие волосы… Он что-то говорит, чего уже не слышно за шумом и общими приветствиями и напутствиями уезжающим… Вот мамочкино лицо… милое, кроткое, залитое слезами, — мамочки, их общей любимицы. Вот старушка няня машет руками и кричит что-то, верно, опять о банке, платках и белье.

И усталое лицо Нюты, серьезной, и тихой девушки — уже теперь в двадцать с небольшим лет главной помощницы семьи… И оживленное румяное лицо Левы, отчаянно размахивающего фуражкой. А за ними несколько в отдалении стройная фигура Евгения Николаевича, того самого милого Жени, с которым они играли и дрались в детстве, читали Майн Рида и Жюля Верна в отрочестве и с которым теперь в ранней юности она, Шура, решила связать когда нибудь свою судьбу. Не вдруг и неожиданно пришло это решение. Семья Вяземцевых и Струковых давно мечтали поженить когда-нибудь впоследствии Женю и Шуру. Серьезный, не по летам устойчивый юноша вырос на глазах Анны Ильиничны и Ивана Степановича. И на глазах же у них выросла и окрепла любовь детей, перейдя из детской дружбы в более глубокое и крепкое чувство.