Юрий Мамлеев: Московский гамбит

Но не так важно, сколько он длится... Просто: страдания, страдания и страдания... Разве их мало уже на земле? Здесь тоже стал полуад.

Другой говорил, что пришедший к чистому бытию в аду тем самым освободится от ада; но знающий, как освободиться от ада, не попадет в него.

И все вдруг стали смеяться, и наливать в стаканчики водку...

- Странники... милые странники, - говорила Катя Корнилова, подняв высоко бокал с водкой, - жизнь так прекрасна, ошеломляюще! Даже ангелам не так хорошо, как нам!

Если есть дух внутри!

"Адожители", как обозвал всех Терехов, согласились с этим.

- Не мерзость надо любить, ребятки, а бытие, бытие, даже если оно среди мерзости: вот в чем дело, - и Катя подошла близко к Терехову. - Ты понимаешь?

- Я все понимаю, царевна бытия! Я почти это и имел в виду. Но я все-таки опять плюну в свою кружку...

- Водочки, водочки бы сюда, - улыбалась всем широколицая Верочка Тимофеева.

- Ты же прямо в ней плещешься, - отозвалась ее подруга. - Иди, иди сюда, Верочка... Я расскажу тебе свои последние цветные сны. Идем в уголок.

И она взяла ее за руку.

- Бессмертия, бессмертия! Бессмертия! - внезапно закричали из какого-то дальнего угла.

...Да, да, вот оно, найденное слово; вот чего им действительно не хватает:

бессмертия. И это слово, как молния, как взрыв, прошло по комнате.

- О, конечно, бессмертия, бессмертия! - застонала Катя, вдруг раскинув руки.

Глаза ее на белом лице загорелись, и вся она засияла внутренней огненной красотой. - О, как я хочу бессмертия! Никто не знает об этом!

Бессмертия - не обязательно божественного, думала она. - Бессмертия чтобы жить, жить где угодно, пусть в квазимирах забытых галактик, или в бредовых сочетаниях астральных пространств - но жить. А что значит, жить? Это значит ощущать себя, свое бытие. И Катя поцеловалась с Тереховым.

- Да, да, мы будем жить! - пробормотала она. - И наплюем на собственный труп - с небес! Давай-ка чокнемся за это!

- Бессмертия, бессмертия! - завопили из дальнего угла.

- Водки... водки... водки! - раздался другой крик.

Один молодой человек уже был под столом, и посматривал на Колю - который был вверху, на шкафу.

Катя подошла к известному подпольному прозаику - он писал рассказы и сказки - Вале Муромцеву. Его звезда начинала уже восходить и быстро приближалась к звездам первой величины неофициального мира Москвы. Это был плотный человек среднего роста, лет 28-29, в черном костюме, и сидел он в глубоком вольтеровском кресле у окна (там за окном словно пели скрытые птицы) в глубокой задумчивости, как будто не принимая участия ни в чем...

Катя наклонилась над ним и заколдовала:

- А я тебе говорю. Валя, ...что выть ты будешь... выть, если с тобой что-то случится... В смысле приближения смерти...

Валя вздрогнул и посмотрел на нее.

- Ты жить хочешь, - ее голос даже дрожал. - И это твое желание совсем особенное... Не как у многих... И потому ты не выдержишь, я знаю это, я понимаю тебя, если что подкрадется... И ты будешь выть... Это все наше, от нутра. Ты и из могилы будешь кричать: жить!.. Ладно, ладно, думай о своих рассказах.

И она плавно отошла от него.

- Что это с ней? - вырвалось у стоящей рядом Тони Ларионовой. - Опять о смерти?!. Зачем?!. Когда у меня по ночам иногда возникает эта мысль, мне хочется кричать, и я тогда выбегаю на улицу...

А Глебушка Луканов, сидевший на полу рядом с креслом, даже не понял, о чем говорят: он думал о любви, и смотрел мимо "адожителей" вослед царевне бытия. Он ревновал Катю ко всем и собирался посвятить ей свою новую картину. Глаза его, маленькие, запрятанные, празднично блестели, и он все припевал, лихо и пьяно:

"Сижу на нарах, как король на именинах..." Муромцев повернул встревоженное лицо к Тоне, и вдруг усмехнулся:

- Если я умру, пусть обогреет меня после смерти... Пусть придет и обогреет.

Тоня отшатнулась от него.

- Мы спасемся, спасемся, спасемся!

Опять раздались чьи-то взрывные голоса, кто спорил, кто разливал водку, кто целовался...

- Не верят мне, не верят, - раздавалось где-то в стороне, но все это сливалось с другими голосами. - Зачем так подло издеваться над собой... А я самой себе завидую... Нет, нет, убежим отсюда, я хочу в пивную, там дети плачут... Или мы спасемся все, или же конец: все погибнем. Потому что нет уже праведников, святых на земле, темно стало - или все погибнем, или все спасемся... Да, нет, нет, я люблю тебя... Ух, хороша водочка...

И тогда произошло нечто необычное.

Олег, уставший и в каком-то тихом пении, вышел в коридор - отдохнуть. Он побродил минут десять между старыми сундуками и другим фантастическим барахлом, заглянул на кухню. Там уже спал кто-то из гостей. У соседей не было слышно ничего. Он вернулся обратно, раскрыл дверь в свою комнату, и... ахнул, увидев...