Юрий Мамлеев - Московский гамбит

Богом? Дьяволом?

На полу валялись осколки разбитых стаканов, бутылок, окурки, копировальная бумага, и в воздухе еще плавал зловеще-мечтательный дым от сигарет.

- Я не знаю, кем это было поставлено, - отметил Олег, чуть-чуть отрезвевший. - Но эта сила - глубоко искренняя. Все было всерьез. Наобщались всласть.

- Но веришь ли ты, что это ведет вверх, к небесам?

- Не Бог - отец лжи. Все, что от такого обнажения души - бесконечная ценность. А мерзость - что ж, куда ж от нее денешься, бывает...

Закаулов плакал, высунув голову в окно. Но это были слезы просветления. Свежий московский ветер обвевал его и лечил.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Тяжелое наступило для них утро. Новый день еще не чувствовался в этих комнатах, где недавно прошла "мистерия обнаженных душ". Коля - на шкафу - проснулся первый, часам к 12 дня. Он ошарашенно огляделся, ничего не понял, но, увидев спящих Олега, Бориса Беркова и приютившегося в кресле Закаулова, сразу пришел в себя. Они знали его привычку просыпаться первым, а поэтому ему была оставлена на тумбочке пьяная записка со стопкой водки на опохмел. Но он прежде всего засуетился: не потерял ли свои книги. Он быстро их нашел, под столом; то были том Сведенборга, Добротолюбие и Бердяев. Успокоившись, он быстренько выпил водочку, постучал по шкафу и вышел.

Молодая соседка Олега устыдила его вслед:

- Образованный, Фридриха Энгельса, - указала она на книжки, - небось читаешь, а пьянствуешь ночами!

Вскоре проснулись и наши друзья. Болела голова, все расплывалось, дрожали руки, и было чуть грустновато на душе - но с каждой минутой жизни, капля за каплей, опять возвращались к ним.

- Ишь ты, - первым складно выразился Закаулов.

Но через полчаса дело продвинулось немного дальше, и Берков, который уже успел напиться чаю, вдруг спросил у Закаулова:

- А скажи-ка, Лешка, что ты вдруг так разрыдался вчера на подоконнике? Правда, перед этим ты смеялся.

- О, какой ты наблюдательный, - вздохнул Закаулов. - Я был сильно выпивши. А расслабился я потому, что ты спросил: приведет ли это к небесам?

- А, помню. Ничего себе: все-таки сразу: к небесам!

- А что?! - тихо отозвался Олег. - Дух любит парадоксы. Почему бы и нет, почему бы и не здесь? Но, конечно, раз обнажение душ - то и другого хватает, черненького, все, что есть, то и выкладывают. Так что не серчай, Леха, как-нибудь все равно прорвемся. Глядишь, тайный человек поможет.

- Я и не серчаю! - бодро ответил Закаулов. - Чего-нибудь придумаем. Средства, говорят, есть. Только найдется ли для меня, такого забубенного... А жизнь все равно хороша, даже без небес, особенно если есть на опохмел.

И он встал, потянувшись.

- На опохмел всегда найдется. Надо двигаться, господа. А то здесь закиснешь.

Московский воздух душу лечит. И пиво, - тоном хозяина похмелья сказал Олег.

- О, нет, я не могу. Вы люди относительно свободные, а мне надо в институт заглянуть, - с сожалением объявил Берков. - Я в другую сторону.

И в эту минуту вдруг позвонил Валя Муромцев. Он переночевал у знакомых и рано утром ушел от них. Но потом на улице ему внезапно стало тоскливо и захотелось опохмелиться с подпольным поэтом. У него было очень муторно на душе, об этом он даже прокричал по телефону. Нужна была срочная похмельная помощь: такой уж был договор среди братства неконформистов. Решили встретиться у одного облюбованного деревянного пивного ларька, не так уж далеко от центра Москвы, но в то же время и на отшибе. Народу там бывало мало, а рядом располагались подходящие дворики, лужайки, закутки. Закаулов знал почти все пивные ларьки Москвы и считался мастером причудливых закутков, где можно было мистически и быстро опохмелиться в стороне от чужих глаз.

Но на этот раз после ухода Беркова настроение у Олега стало особенно подавленным, как редко бывало раньше. Смешалось в душе все: и похмелье, и Саша Трепетов, и человек Востока, и, несмотря на успех чтения, какая-то тоска: где-то он остановился, нужен новый страшный опыт, чтобы дать его поэзии иной поворот. И потом: страх, страх, оттого, что он - только человек, в обычном мягком теле, которое так легко раздавить, и нет защиты нигде.

И вместе с тем было желание уйти от всего, улететь, встретиться с чем-то невиданным. Он тихо улыбался себе: это была та "грусть", которая шла на смену "власти".

Закаулов пел в метро. В метро он почему-то всегда вел себя шумно и нахально и производил впечатление не лучшего друга поэта, а наоборот. Сабуров расслабленно посматривал на него со скамьи. Но скоро они вырвались из светлого подземелья наружу, в район города, где была заветная пивнушка.