Панас Мирный - Гулящая

- Я сегодня еще ничего не ела,- уныло сказала рогожка.

- Разве евреи через день тебя кормят? - засмеялась Марина.

- Да нет. Сегодня просто ничего не готовили, шабаш.

- Я бы у них, чертей, и кугель съела.

Рогожка вздохнула.

- Слышала? - немного погодя спросила она.

- Что?

- Твоего в полицию повели.

- Пьяного?

- Да нет, панов в земстве обругал. Такой там шум поднял, что за полицией послали, насилу увезли его на извозчике.

- Очень хорошо. Пускай не напивается.

- Кучера говорили, что плохо ему будет. В тюрьму запрут, в Сибирь сошлют.

- Дай бог, все лучше, чем мне с пьяницей коротать свой век!

- А все-таки ты нынче ела, не голодна.

- Не он меня накормил. Я и водку пила, так что из этого? Он бы изо рта вырвал, если б увидал.

- А все-таки лучше. Знаешь, Марина, что я подумала?

- Что?

- Домой пойду.

- За каким чертом? Под забором подыхать?

- А тут не все равно? .

- Тут хоть у еврея служишь. А там - кто тебя пустит?

И они опять примолкли. Через минуту издалека послышался топот, шум. Пьяный не то кричал, не то затягивал песню.

- Слышишь? - спросила Марина.

- Слышу.

- Пойдем, а вдруг?..- Марина двинулась вперед, запевая тонким-тонким голосом:

Эх, кабы да муженек молодой

Да по хате походил бы со мной!

А рогожка вслед за нею дробно, как сухой ситник, затараторила:

Ой, гоп, ужин съели,

Запирайте, дети, двери!

Гоп! гоп! гоп!

и, схватив Марину за руку, стала отдирать трепака.

- Стой! Не шуми! Расшибу! - едва держась на ногах, крикнул на них пьяный и схватил за руку рогожку.

Марина, вырвавшись, побежала дальше. Рогожка осталась. Пьяный, наклонившись, не то что-то шептал ей, не те говорил сам с собою.

- Двугривенный не дашь, не пойду,- говорила рогожка.

- Что мне твой двугривенный? У меня денег куры не клюют. Вона! - И он хлопнул рукой по карману. Послышался звон медяков.

Через минуту они скрылись в темном переулке. Вскоре рогожка опять показалась.

- Марина! - крикнула она.

- Что! - откликнулась та издалека, от лавок.

- Поди сюда.

Марина подошла.

- Что? Заработала?

- Двугривенный. Пойдем выпьем да поедим.

- А его куда девала?

- Заснул у лавок.

- А денег у него не осталось?

- Бог его знает. Он вперед дал.

- Так ты, дура, сама не поискала?

- Ну его!

- Где он лежит? Я пойду,

- Ушел. Ей-богу, ушел.

- Врешь!

- Убей меня бог! - она так махнула рукой, что рогожка сдвинулась и упала на землю.

Она стояла под самым фонарем. Свет упал прямо на нее и осветил безносое лицо, мокрое от дождя, сморщенные губы, растрепанную голову.

- Вот еще тоже покрышка! - крикнула она и, подняв рогожу, снова накрыла ею голову.

- Пойдем, говорю тебе.

- Куда?

- А вон в шинке огонь горит.

И они молча пошли через улицу. Это были Христя и Марина, которую Довбня с пьяных глаз вытребовал к себе в губернский город.

15

На следующий день в собрании Лошаков громил Колесника на чем свет стоит. Если душа покойника еще летала по свету, то, прослушав речь Лошакова, она, наверно, прямиком отправилась в ад, чтобы в геенне огненной искупить те тяжкие грехи, которые откопал Лошаков в самой ее глубине: таких преступлений, такого срама не выдержала бы душа самого отъявленного головореза. Что ж до косточек, то они, верно, подскакивали в темном гробу, потому что и косточкам трудно покоиться в мире после столь красноречивого выступления.

По коню, так и по оглобле: говоря о Колеснике, как не сказать о Христе. Досталось и ей на орехи, "этому продукту глубокого нравственного растления", "куртизанке", "камелии", "кокотке"... Слышала бы все это безносая Христя, прислуживая евреям, так от радости перенесла бы и муки голода, кланяясь великим панам за то, что не позабыли о ней, еврейской служанке.

Но она ничего этого не слышала, расчесывая вшивые пейсы мальчишке, который брезгал смотреть на безносое лицо служанки и все отталкивал рукой неверную.

А Лошаков не умолкал: соловей весенней ночью устал бы так долго петь, а он - нет. Даже побледнел, даже осунулся... И было чего стараться: благодарное земство отдало ему имение Колесника, лишь бы он хоть за двадцать лет заплатил двадцать тысяч, которые украл Колесник.

После съезда Лошаков дал в честь земцев банкет; присутствовали на этом банкете одни господа дворяне. Пили и ели, ели и пили не меньше, чем на банкете у Колесника, только пили не "за мир" и "за земское согласие", а больше "за победу". Мелкопоместные дворяне горячо благодарили Лошакова за то, что он поддержал своего брата дворянина. А то оттерли нас, совсем оттерли от дел. А разве мы раньше не служили, не работали? И исправниками, и непременными членами, и судьями, и заседателями. Отобрали у помещиков крестьян - и серое мужичье взяло верх! За здоровье нашего сословного предводителя! За победу! - И высокие стены дворянского собрания огласились громовым "ура".