Борис Можаев - Лесная дорога

Но это была привычка циркача, танцующего на канате. А что нам стоит? Перекувыркнуться? Пожалуйста! Все очень просто... Но не вздумай сказать ему, что работа его и в самом деле простая и легкая.

Пока я вырубал вагу и чурбак, пока нес их из лесу, обливаясь потом, возле грузовика уже крутился "газик", а мой шофер командой ал, размахивая руками:

- Давай назад! Осади, говорят!! То-ой!

- Эй, из конторы! - крикнул он, увидев меня. - Ты что, в лес по грибы ходил, что ли ча? Давай сюда! Чего остановился? Обрубок клади под колесо... Та-ак! Да это ж нешто вага? Это ж бревнище! Хоть в венец укладывай... Эх, заставь богу молиться... медведя.

Он подошел к "газику", открыл правую дверцу:

- Как вас по имени-отчеству, извиняюсь?

- Иван Макарович, - раздалось из "газика".

Потом тяжело вылез хорошо одетый грузный мужчина. Я узнал директора леспромхоза Пинегина. Мы поздоровались.

- Берись за верхушку, Макарыч! - подвел Попков Пинегина к ваге. - И гни, дави ее!

- Из конторы! - обернулся он ко мне. - А ты поддерживай ногой чурбак и тоже на вагу ложись... Брюхом. Та-ак! - Попков залез в кабину и продолжал оттуда командовать. Он включил мотор. - Ну, взяли. Р-раз-два! Эй, поехала...

Мы подняли засевшее колесо, "газик" натянул трос, и грузовик медленно выполз на пробитую колею.

Попков собрал свой шанцевый инструмент, отвязал с колеса брезентовую куртку и спросил меня:

- Со мной поедешь или пересядешь к ним?

- А вы куда едете? - спросил я Ивана Макаровича.

- На Мади. Мазепу ищу.

- И мне он нужен, Мазепа. Подвезете?

- Пожалуйста.

Попков кивнул мне:

- Ну, бывай, помощник из конторы.

Так и не простил он мне "легкой поры".

Иван Макарович подал ему руку и сказал уже в "газике":

- Орел... Сразу видно - мазеповской выучки.

Иван Макарович человек приятный, обходительный - светлая улыбка постоянно на его лице. И одет он как-то весело: светло-белые валенки, серое пальто, серый каракуль... И шутит как-то весело:

- Наши хозяйственники рупь в карман кладут, десять на дорогу бросают.

- Мазеповская выучка, - сказал я.

- Ты Мазепу не трогай... Он уже в счет будущего года работает.

Мы подъехали к реке Бурлиту... Длинный бревенчатый мост, настланный по каким-то деревянным козелкам и по неокрепшему льду, местами перехлестывала вода, вырывавшаяся из промоин и трещин. Река кипела. Ехать по такому шаткому основанию было рискованно. Иван Макарович вылез из машины, потрогал валенками бревна, вздохнул.

- Эх, Мазепа ты, Мазепа! Атаман ты, и больше ничего... Видал, какая стихия? - спросил он меня, кивая на кипящую реку. - А они каждый день мотаются по ней. Башки отчаянные! Одначе, с волками жить - по-волчьи выть, - сказал он, влезая в "газик", потом смиренно своему шоферу: - Давай, Петя! Плыви...

Но как только "газик" забарабанил по шаткому бревенчатому настилу, Пинегин приоткрыл дверцу.

- Ты на всякий случай тоже приоткрой дверь-то, - обернулся он ко мне. Все успеем вынырнуть.

Он опасливо заглядывал в реку, вытягивая, как гусь, шею:

- Да тут вроде и неглубоко, а, Петя?

- Местами по шейку, - тихо ответил Петя.

- Вот обормоты! Даже бортовых бревен не положили... Да куда ты на край-то лезешь? - крикнул Пинегин.

- Чуток занесло.

Петя, остроносенький белобрысый паренек в черной фуфайке, как скворец, сидел сгорбатившись, крепко вцепившись в баранку, положив подбородок на руки, и пугливо таращил глаза.

- Весной на этом месте растащило мост... "ЗИЛ" провалился, - сказал Петя. - Шофер вон там, у Монаха, вылез. - Он кивнул в сторону высокого черного камня, одиноко торчащего из воды.

- Да, купель в эту пору так остудит, что штаны примерзнут, - сказал Пинегин.

"Газик" приостановился; сразу за мостом разлился широкий заберег с раскрошенным снегом и льдом.

- Прикройте двери, - сказал Петя. - С разгона пойдем. Не то сядем в этой квашне.

Я захлопнул дверцу.

- А здесь не глубоко? - Пинегин вопросительно посмотрел на шофера.

- По-моему, по дифер.

- Ну давай... С разгона так с разгона...

Но дверцу Пинегин все-таки не прикрыл; и пока "газик" шумел колесами по воде, он напряженно поглядывал, как волны обмывали подножку. Наконец мы выскочили на прибрежный откос.

- Сколько героизма проявляется на одной только дороге! - сказал Пинегин, облегченно вздыхая и шумно хлопая дверцей. - Скромные, незаметные труженики... А чуть поскреби каждого - романтик! Мало мы говорим о них, мало пишем! Простите за любопытство, вы очерк о Мазепе думаете написать? спросил он, обернувшись ко мне.

- Пожалуй, нет.