Майя Никулина: Место

В течение следующего месяца от квартала совсем ничего не осталось, и полковница уже не могла точно различить место, где стоял дом. О том, как погибла прабабушка, мы узнали после войны. А Таля не узнала никогда: она умерла раньше матери, зимой 42-го года, и уже до лета могила ее потерялась. Моя северная голубоглазая бабушка, тихая умница и праведница, являлась, безусловно, фигурой эпической. События в ее жизни были только исторические: революция, голод, война, понимаемые ее весьма однозначно - как знак беды и сигнал к действию. Как все истинно кроткие люди, она обладала абсолютным бесстрашием и твердостью духа, ничуть не догадываясь об этом. В первую мировую войну, когда в бабушкином губернском городе появились выселенные из столицы немцы и местные жители в порыве патриотизма боялись пускать их на постой, бабушка первая разместила у себя обширное немецкое семейство и послужила примером соседям. Она и в 18-м году приютила у себя двух женщин "из бывших", до того перепуганных, что первое время бабушке приходилось ходить за ними, как за малыми детьми. Впрочем, все это не стоило бабушке никакого напряжения воли или внутренней борьбы: она начисто лишена была не только прихотей, капризов и дамских желаний, но и вообще отдельных желаний: по натуре своей мать-охранительница, она и являла собой одно сплошное желание - спаси и уберечь. К романической, куртуазной стороне жизни бабушка совершенно была равнодушна, о драмах южного семейства ничего не слыхивала и наверняка не склонна была верить в такие страсти. Однако южное решение отказать мне в родовом имени восприняла с обидой и положила себе за правило никогда и ни за что со мной не расставаться, так что с самого начального дня я оказалась под ее опекой, столь плотной, что первые годы ходила, буквально ухватясь за бабушкин подол. Именно так и предстали мы перед южанами: направившись к южной бабушке, я - за юбку - потащила за собой северную. Таля все сразу поняла и, пока была жива, на наш северный союз ни разу не посягнула. Она даже не говорила со мной, и, не разбейся я тогда в бане, ее отношение ко мне, может быть, так и не проявилось. Сама баня занимала в нашей жизни особое место: после очередей и картошки баня была третьей нашей великой страдой. Само здание ее, поставленное углом, обращенное входными дверьми на две улицы, всегда в клубах пара, с расплывающимися пятнами окон, оно казалось огромным. И уж совсем необъятным представлялся нам банный двор, засыпанный кучами угля, столь неровными и высокими, что между ними укладывались деревянные шаткие мостки; заставленный странными хозяйственными постройками, заваленный какими-то будками, фанерными коробами; изъезженный машинами, он простирался, уходил в даль, вернее - во мрак: банная наша страда всегда приходилась на вечер. Занимали мы очередь часов в шесть или в семь и обычно на нижней площадке и в первом лестничном пролете стояли только мы: взрослые подтягивались часам к десяти или одиннадцати; уже с тазами и маленькими детьми... Последние полчаса казались самыми длинными. А там уж только одежки через барьер побросать, натянуть на руку мокрый холодный веревочный ободок с номерком и в предбанник, по резиновой подстилке, по плиточному полу, к своему шкафчику, и раздеваться быстрей, быстрей, чтобы не остановиться и не окостенеть от холода, потому что там, дальше, не будет времени приходить в себя. После ледяного предбанника мыльная казалась темной, раскаленной и огромной. В ней шевелился белый неплотный пар, стоял мерный заводской шум падающей воды, и едва различимые в пару и зыбком свете человеческие тела были совсем одинаковыми и одинаково напряженными в четком рабочем ритме. Метрах в четырех от стены с высокими, слепыми, белой краской замазанными окнами поднимались широкие, тяжелые, в потолок упирающиеся колонны, из них приблизительно в полуметре от пола выступали большие краны с холодной водой и кипятком и под кранами - площадки для тазов. От колонн, как раз от этих площадок, начинались длинные, через все помещение, лавки. Впрочем, если смотреть от входа, дальних колонн, стен и лавок не было видно - все терялось в тумане. Нашей задачей было разом обежать всю мыльную, занять место и тазы. Самыми хорошими были места возле кранов, а самыми плохими - у стенок, в конце лавок, и не только потому, что тазы были страшно тяжелыми и таскать их было для нас почти невероятным трудом, но и потому, что пол довольно заметно склонялся по направлению от колонн к стене, и туда тяжело стекала мутная, мыльная вода. Читать дальше