Вот тут и увидел Леку Володя, поспевший теперь уже никому не известно каким образом, чтобы увидеть Леку в последний раз. Лека помнит только, как страшно он был бледен, когда она наклонилась к нему с перил и ее мокрые волосы упали ему на лицо. Володя снял фуражку и, содрогаясь от ужаса, уже почти неживой, поцеловал Лекину грязную, липкую от чеснока руку. Домашние вернулись только к вечеру и, к своему удивлению, застали Леку совершенно спокойной. Вскоре она засобиралась в Москву, намереваясь учиться, и, когда папа и мамочка пообещали как можно срочно пересылать ей Володины письма, Лека твердо сказала, что писем не будет. Писем и точно не было. Потом все узнали, что Володя погиб, даже не доехав до фронта: случайный снаряд, просто залетный, больше никто не погиб. Вскоре после того, как Лека перебралась в Москву, все семейство уехало в Севастополь, так что известие о Володиной странной гибели нашло их именно там. Через полгода после этого - вот уж совсем неожиданно - умер Виктор Александрович: отпущенный домой по ранению, не сильно и тяжелому, он простудился в дороге и на пятый день по приезде в полном сознании скончался на руках обезумевшей жены. Горе в семье было ужасное, опасались за Галин рассудок, так что генеральша, забравшая к себе внуков на черные дни, немедленно вернула их домой и строго-настрого наказала прислуге держать малюток неотступно при матери. Таля все время до похорон глаз не сомкнула, слова не проронила, а когда гроб опускали в могилу, наклонилась вслед за ним и упала в яму. Дурное это предзнаменование сказалось скоро: четыре месяца спустя умер генерал. Занемог он сразу после похорон зятя, так что Леку успели предупредить, и она, приехав, застала отца еще живого. На вокзале ее встречал Владислав Донатович. Это взбудоражило Леку: о его сердечных победах она была наслышана давно, у них в гимназии обсуждалось пять или шесть совершено достоверных случаев, когда местные дамы травились или пытались травиться от невыносимой к нему любви. В семье подобных тем не терпели, сплетен не выносили, кроме того, красавца зятя упрекнуть было просто не в чем. Что касается генеральши, то она к истеричкам относилась резко отрицательно, и ее собственные дочери воспитаны были в простоте и строгости. Могила генерала пришлась почти рядом с могилой Виктора Александровича, чуть повыше стояла часовня, а между могилами росло приметное - свесившееся набок - миндальное дерево. Говорят, что на похоронах прабабушка была как-то необыкновенно хороша: люди, знавшие ее многие годы, вспоминали, что редко когда ее, истинную красавицу, видели столь торжественной. Говорили еще, что это дурной знак, предвещающий либо скорую смерть, либо потрясения невероятные. На похоронах и после, когда стали разъезжаться, старшие дочери находились рядом с матерью, поддерживая ее под руки, таким образом младшей дочери - Леке - места рядом просто не досталось, и при ней, на правах ближайшего родственника, все это время был красавец зять. Лицо его и строгая прямая фигура смущали Леку, она стеснялась своих слез, красота матери и старших сестер, черноволосых и в черном, казалась ей угрожающей, в церкви было душно, благоуханный воздух шевелился над головами, и Лека, поднимая глаза, видела большой гроб, твердое лицо, седые виски и эполеты, но словно издали, словно во сне. Лека и сама была словно во сне, и только сухая, горячая, крепкая рука направляла ее и вела ко гробу, и вожатый ее был высок, прям, смугл, темен лицом, и, ведомая им, Лека подошла, наклонилась и поцеловала папочкину желтую руку и холодный лоб, и вожатый наклонился вслед за ней и вслед за ней поцеловал. Ночью в доме никто не спал. Генеральша еще с вечера закрылась в мужнином кабинете и просидела там до утра. Лека слышала, как сестры уговаривали ее отдохнуть, как кухарка несколько раз громким шепотом вопрошала, не принести ли хоть чаю, но ответа не получила. Лека стояла в своей прежней комнате, у окна, выходящего на террасу: двери большой гостиной были открыты, оттуда появлялись люди - проходили сестры, взявшись за руки и склонясь друг к другу головами, плакала Соня, курил Владислав Донатович, и всю ночь седой, в белой рубахе, ходил старый генеральский денщик. Дом стоял близко к воде, каменное тело мыса заслоняло собой город, и он просто не был виден - только Северная сторона и оба равелина. Ночами исчезали и они, оставались дальние огни, и шумела вода. Свет из гостиной не освещал террасу целиком, она уходила во тьму, и люди, идущие по террасе, казалось, пропадут в море.
Читать дальше
