Того места, где колонну остановили, сверху не было видно, но прабабушка слышала, как мерно и нестрашно застучал пулемет и потом - не скоро - солдаты пошли по дороге в обратную сторону, к воротам и дороге. "Господи, - сказала бабушка, - прими и прости". Темноты она дожидаться не стала и пошла в город прямо в полдень. - Эй, бабка, - закричали ей в спину, - что ты тут потеряла? Два молодых солдата бежали за ней и тащили винтовки. - Козу, - ответила прабабушка, ничуть не испугавшись. - Какую еще козу? - Свою. Белую. - И пошла дальше. Солдаты отстали. Потом закричали снова: - Бабка, ходила тут коза. Вон там поищи, - и показали рукой вон там. - Поищу, - сказала прабабушка. Козу она нашла, и - точно - белую, и привела домой: в доме появилось молоко. Но коза на Екатерининской прожила недолго: семья перебралась на другую квартиру, попроще и подальше от центра. Вот в этой квартире, точнее, в отдельном низком каменном доме, состоящем из кухоньки и двух комнат с широкими окнами, и прожила моя севастопольская родня до новой войны. К тому времени мамы моей в городе уже не было: она вышла замуж и уехала жить на север. История отца моего, сама по себе очень интересная, с этой линией - южной - ничего общего не имела, кроме разве что одной заметной детали: отец, человек, любивший и признававший только красоту русского севера и никогда - по убеждению - оттуда не выезжавший, вдруг три года подряд, как он говорил, отбывал по месяцу в Крыму, а именно, в Севастополе, а два последних года даже жил в гостинице Киста (к тому времени там уже был санаторий) и каждый день упорно прогуливался по Приморскому бульвару и Екатерининской (тогда уже Ленина) до тех пор, пока не встретил на площади, едва-едва ступив с гостиничного крыльца, золотоволосую, зеленоглазую мою будущую мать. Об их романе никаких сведений не осталось, но я думаю, что моя мама уехала на север единственно потому, что первая в своем роду не оказалась темнокосой и черноглазой красавицей, и красота ее была светла, безмучительна, легка, как долгая ясная погода. Когда началась эвакуация жителей, прабабушка заявила, что из Севастополя никуда не уедет. Полковница столь же решительно к ней присоединилась. Но Таля, тогда уже действительно моя бабушка, с сыном и снохой поехали к нам, совсем налегке: официальная точка зрения состояла в том, что война будет победоносной и скорой, так что наши надеялись к зиме вернуться домой. Прабабушка абсолютно была уверена, что город все равно не отдадут. Отражение двух первых штурмов, особенно жестокого зимнего, укрепило ее уверенность. В апреле она стала выходить из дома в чистом белье и в белой кофточке - ждала третьего штурма. Он и оказался последним. И дом наш, не квартира, а дом, тот, что у самой воды, был разрушен именно третьим штурмом. Но прабабушка этого уже не узнала. Она погибла прежде. В тот день бомбили, против обычного, мало и стреляли реже. После полудня стрельба уплотнилась, но тоже не сильно. Улица была разновысотной: с одной стороны дома стояли ниже дороги, и почти в каждый двор приходилось спускаться по каменной лестнице. Но прабабушка каждый день непременно поднималась и выходила к воротам. В этот раз, когда она вышла, по улице бежали солдаты или матросы: трудно было разобрать, они, видно, только что выбрались из очередной переделки и были одновременно обгорелыми и засыпанными известкой, бежали, пригнувшись и прижимаясь к уцелевшим каменным стенкам, и уже почти миновали нашу, но тут бежавший последним рванулся к прабабушке и упал возле самых ее ног. Когда прабабушка начала его поднимать, все его внутренности выпали разом, единым темным комком на каменную плиту возле калитки. Прабабушка принесла из дома одеяло, положила на него солдата и стала укладывать рядом с телом выпавшую из него плоть. Она уже покончила этот труд, когда давешние солдаты (а может, уже другие, но так же обгорелые и в известке) побежали в обратную сторону и прямо натолкнулись на убитого и склонившуюся над ним прабабушку в белой кофточке и с белой высокой косой на темени. - Сын, что ли, твой? - спросил тот, кто бежал первым. - Сын. Прабабушка и полковница Поливанова хотели перетащить солдата во двор, но спуск был очень крутым, сил у них было мало, и полковница побежала за подмогой в соседний квартал. Женщины, на которую она рассчитывала, на месте не оказалось, полковница побежала к другой, квартала за три, возле бывшего костела. Но когда она вернулась, ничего уже не было - ни солдата, ни прабабушки, ни дома - даже пыль осела.
Читать дальше