Лидия Авилова: На хуторе

Бабы все еще шли через двор, и можно было видеть, как одна из них, впереди всех, вертелась и подпрыгивала под бесконечный напев плясовой. У столба дети продолжали свою шумную беготню. Они махали ногами, взлетали и на лету кувыркались в воздухе.

— Ну, что? Ну, как? — спрашивали на балконе, когда обе женщины поднимались по ступеням.

— Бог его знает! — сказала старушка.

— По-моему, он в сознании, — сказала Наташа. — Когда мама предложила ему чаю, мне показалось, что он улыбнулся.

— Скажи, милая, чтобы ехали за попом, — распорядилась помещица.

— Ну, к чему это? — горячо возразил зять. — Не лучше ли послать за доктором еще раз. Подтвердить, чтобы ехал непременно, хотя бы ночью.

— Да, вот Петр, — оправдываясь начала старушка. — По-нашему, нужен доктор, а по их мнению, полезнее священник.

— Как странно, — заметила Наташа, — народ, собственно, любит лечиться и, если есть возможность, то идет к доктору из-за пустяка; в серьезных же случаях охотнее обращаются к знахарям или зовут священника. Вера в науку слаба, а сильна какая-то другая, слепая вера.

— Сильны предрассудки! — убежденно сказал муж.

— Нет, есть что-то другое, более глубокое, — задумчиво возразила Наташа. — Любовь к непостижимому, к сверхъестественному. Наш брат выше всего ценит свой разум, мечтает объять им вселенную, — народ любит сознание личного ничтожества и гордится той силой, которая делает из него слепое и послушное орудие. Мне кажется, — добавила она, — что, в то время как мы глядим себе под ноги, он смотрит в даль и видит конечное.

— В то время, как мы идем к свету, он топчется в своей темноте! — раздраженно подхватил муж. — Человек только тогда становится человеком, когда начинает понимать свою силу.

— Может быть! — задумчиво продолжала Наташа, — но, заметь, что мы с нашим сознанием силы, с нашим непомерно развитым самолюбием, довольствуемся меньшим: мы верим в возможное, он — в чудесное; мы идем к горизонтам, которые нам открывает наш разум, он стремится к беспредельному. Наш дух слабее их духа.

— Мы еще не можем предвидеть, чем будет в будущем человек. Его интеллектуальный рост еще ничем не ограничен.

— А где цель? — тихо спросила Наташа и прибавила чуть слышно:- Где счастье?

Дети устали бегать и поднялись на балкон пить молоко. Они шалили, толкали друг друга под локти, обливали скатерть и хохотали до слез. Отец прикрикивал на них, а бабушка мягко, но упорно брала их под свою защиту.

— Они нечаянно, они не шалят, — говорила она наперекор очевидности.

У землянки одна артель рабочих кончила свой ужин и теперь шла назад, поперек двора, к большому сараю. Опять слышались пение, смех и впереди идущих прыгала и кружилась баба с красным платком в руке. Навстречу им с громким хрюканьем бежали десятка два свиней, и их уши болтались на бегу, как тряпки. Встретившись с толпой, они сразу остановились и затем пустились по двору врассыпную.

— Митюшка! — крикнула помещица, прикладывая ко рту руки, сложенные воронкой, — чего свиней-то распустил?

Митюшка прибежал с длинным кнутом и стал бегать по двору, загоняя свиней в хлев.

— Поросенка забыл, поросенка! — кричали ему с балкона. Он оглянулся, увидал поросенка и присел в траву, протягивая голову вперед.

— Пеструшка! — ласково позвал он, — Пеструшечка, поцелуемся!

Поросенок подбежал и ткнулся пятаком в его лицо. Дети громко расхохотались.

— Как это ты его приучил? — закричал старший мальчик. Митюшка уже бежал за поросенком к хлеву.

— Хлебом я его… изо рта кормлю, — ответил он на бегу.

— Петр идет! — озабоченно заключила Наташа. — Уж не хуже ли?

— Дети! тише! не слыхать ничего! — крикнула бабушка. — Ты чего, Петр?

— Огарочка не найдется ли? — попросил Петр. — Темно в сарае. Со светом все лучше, веселее.

— Конечно, конечно, — торопливо сказала старушка. — Дети, спросите свечку у Анисьи.

— Огарочек бы… Зачем свечку! — протестовал Петр.

— Ты и ночь не спал? — спросила Наташа. — Кого бы посадить вместо тебя?

— А я-то что ж? — сказал Петр. — Умрет, тогда высплюсь.

— Ты бы попросил, чтобы рабочие не пели. Может быть, ему беспокойно? — предложил студент.

— Зачем! — сказал Петр. — Он и здоров был, не слыхал ничего. Хоронить-то теперь неспособно: 10 верст везти, а лошади нужны в работу.

— А сколько ему лет? — спросил кто-то.

— А кто его знает! лет 20 есть. Я его сызмальства знаю: всегда простой был. Обижали его, а он что малый ребенок… Не жилец был.

Принесли свечу и Петр ушел.