Лидия Авилова: На хуторе

— Что так? Зачем это? — спросила помещица, и лицо ее стало испуганным.

— Плох, — сказал Петр.

— Послушай, — заговорила старушка, — я послала за доктором. Ты знаешь? Доктор приедет завтра, а может быть, нынче в ночь.

Мужик махнул рукой.

— Священника бы ему, — сказал он.

— Но отчего ты думаешь, что он плох? — спросил студент. — Он не говорит, потому что нем. По-моему, он просто слаб… Бог его знает, что такое с ним было! Обмороки, может быть.

Петр молчал.

— Пожалуй, если ты находишь… — нерешительно начала помещица.

— Ну, зачем это! — быстро и тихо проговорил зять.

— Отец его еще не приходил? — спросила молодая женщина.

— Нет, не бывал.

— Боже мой! Какой это удар для него, если…

— Послушай, Петр, ты его как-нибудь приготовь. Брякнет ему кто-нибудь, что сын умирает, а это может убить старика.

Петр не ответил. Он как будто не слыхал или не понял того, что ему говорили, и только серьезно, почти строго оглядел присутствующих. Лицо его было спокойно, и даже что-то торжественное сквозило в выражении его.

Старушка встала и накинула на голову платок.

— Куда ты, мама? — окликнули ее.

— Пойду, посмотрю, — сказала она. — Наташа, налей сама кому надо.

В сарае было почти темно и пахло сыростью. Старушка остановилась у входа, огляделась и направилась к чему-то вытянувшемуся на старой кровати, с красной подушкой в изголовье.

— Ну, что ты, Семен? — громко спросила она и вдруг чуть-чуть вздрогнула и оглянулась, отыскивая глазами Петра.

— Отчего он закрыт? — спросила она, пересиливая свой испуг.

Петр подошел к больному и откинул с его лица развернутое полотенце.

— От мух это я… Отбою нет, — объяснил он. Больной не шевельнулся. Глаза его были закрыты, а лицо спокойно, как у спящего.

— Семен! — позвала барыня. И вспомнив, что он всегда был туг на ухо, она наклонилась и опять громко позвала:

— Семен!

Он открыл глаза и взглянул на нее.

— Что у тебя болит? голова у тебя болит? Болит? — почти крикнула она и показала на лоб.

Он молчал и глядел на нее странным взглядом.

— А здесь? — продолжала она свой допрос и дотронулась рукой до его груди.

Он тяжело вздохнул и закрыл глаза.

— Бог его знает! — сказала барыня. — Может быть, он и без сознания.

— Он умирает! — уверенно сказал Петр.

— Ну, вот! Да с чего?

— Значит… — сказал Петр, — значит бог его к себе призывает.

— Но нельзя же умирать ни с того ни с сего, правда ли, что он работал без шапки? Может быть, от жары?

— Так бы всем и умирать! — сказал Петр и чуть-чуть усмехнулся: — Не жилец он был на земле, вот оно… Блаженненький, значит, простой… простая душа. Он что ребенок малый. Таких бог к себе берет. А без воли его ни один волос…

— Боже мой! Боже мой! — вздохнула старушка и в тяжелом раздумье, молча смотрела на умирающего.

Со двора доносились хохот и крики детей, и вдруг почти у самого входа в сарай раздалась веселая плясовая песня. Пели бабы, проходя по двору и направляясь к землянке. Шли они медленно, очевидно оттого, что одна из них плясала впереди. Напев длился повторяемый без конца, и казалось, он врывался в сарай и наполнял его собой. Петр подошел к постели и опять накинул полотенце на лицо больного.

— Священника бы как раз, — тихо сказал он.

У входа мелькнула тень и вслед за ней показалась Наташа.

— Мама! — робко позвала она. Старушка оглянулась.

— Я принесла чаю, — сказала молодая женщина, — может быть, он выпьет.

Она встала рядом с матерью и с удивлением глядела на полотенце.

— Бог его знает! — сказала старушка. — Может быть, он и без сознания.

Она приподняла край полотенца и громко спросила:

— Хочешь пить? пить хочешь?

Семен молчал, глаза его были закрыты, но по губам, как показалось ей, промелькнула тень улыбки. Она взяла ложечку чаю и влила ему в рот. Он проглотил. Она влила еще и еще. Наташа с ужасом и любопытством глядела ей через плечо.

— Ну, что ж, — сказала старушка, — как богу угодно! — и она перестала поить его чаем.

— Это правильно, — сказал Петр, — все бог, все он, наш отец. Он знает, что творит. — В голосе мужика слышалась радость.

Они еще постояли втроем, поглядели, потом старушка глубоко вздохнула и направилась к выходу. Наташа пошла за ней.

На дворе тени вытянулись и убежали далеко за конюшню. Начинало свежеть, но солнце еще не совсем зашло и на гумне солома блестела как золотая. Воздух был прозрачен и чист, даль уходила глубже, и было необъяснимое удовольствие глядеть на поля, на зелень, на небо, как будто взгляд отдыхал на них и нежился в их мягких вечерних тонах.