Георгий Осипов: Подстерегатель

Захмелев в полпьяна, мы без усилий распознали друг в друге почитателей старого материала, и продолжили попойку уже с песнями. То обстоятельство, что сходство с французским идолом от меня не ускользнуло, окончательно расположило почтенного радиста в мою сторону. А мое признание в любви к Бич Бойз и Джан энд Дин даже повлекло за собою тост в честь "Станислава, который всему цену знает". Эх, приятно было вспомнить тех самых Джан энд Дин, наивных и жизнерадостных Джан энд Дин, воспевших с "береговыми ребятами" заодно простые радости Калифорнийского побережья: серфинг, романтические привязанности под рокот прибоя и бесконечное лето, еще не оскверненное ордою хиппующего хамья. Они, конечно, при помощи ЛСД сокрушили тьму предрассудков, но и добродетель не пощадили, своротили с корнем. Не говоря уже о несносной вони, сопровождающей повсеместно "детей-цветов". "Точно", - одобрительно подскакивал молодой сердцем Смолий (ударение на "и"), слушая мои наветы, из сокровенных, тех, что у публики именуются граничащими с мракобесием.

"О Джимми Хендрикс - этот "цыган без лошади" глумился с эстрады над "пляжной музыкой", а сам-то, сам, будучи не в силах одолеть шквал блевотины, захлебнулся на коврике, в отеле, посолиднее, Алексей, чем мы втроем здесь принимаем. Валентин Сидорович, налейте, не в обиду:"

"Неукротимая в тебе ораторская сила, и откуда, ее бы в народ", удивлялся Валентин Сидорович, разливая остаток. Мне необходимо было "отвязаться", ведь впереди была ночь, и ее одиночество могло быть прервано только словами невидимого поганца: "Бархатное подполье культивирует хаос".

Перед сном я зашел в туалетную комнату, где, нагнув голову над раковиной, долго ополаскивал водою лицо. Когда я выпрямился и посмотрел в зеркало, там мне привиделась мастерская моего попутчика-бутафора. Он играл в шахматы с посетителем, сидя боком к фанерной перегородке, на которой висел портрет императорский семьи. Посетитель был так же, как и царь, бородат. Я провел ладонью по мокрой щеке, и видение растворилось в одноцветной клетчатости кафеля. Как это я умудрился оставить дома бритву, крем? Завтра же побреюсь в парикмахерской внизу.

СОФЬЯ И ЗОНТИК

На Софье были надеты военного пошива сапоги с высокою шнуровкой (у ее родни в городе желтого дьявола недурной вкус), волосы она спрятала под тонкую вязаную шапочку черного цвета. Теперь ее покрывала мерцающая изморозь. На бульваре было темно, и фонари внизу на набережной освещали только ее длинные ноги. Пребывая в полумраке, лицо Софьи казалось хищным и непроницаемым, а бледность ее кожи скрывала биение потусторонней жизни. Мы, такие притихшие, стали спускаться к воде по каменной лестнице без украшений. Река уже начала покрываться льдом у берега. Отражения фонарей на противоположной стороне ложились на воду заостренными осколками. Софья выпустила мою руку, и в каком-то упоении принялась скалывать каблуком намерзшую ледяную кромку. Восхищенный ее яростью, я молча наблюдал, опершись на вкопанный криво пивной столик. По-прежнему не говоря ни слова, она подошла ко мне и, едва заметно отдав честь, опустилась на мое колено, затянутое в коричневую кожу. Я стал целовать ее губы, нос с горбинкою, холодные щеки, а она только нервно покачивала головой. Электрический свет на той стороне, казалось, удлинил свои отблески. Мои руки обнимали ее.

Внезапно странное волнение, незнакомое доселе, пронзительное ощущение бездны охватило меня - то мои пальцы сжались на костяной рукоятки софьиного зонтика, который она, трогая пальцами мои веки, держала у себя между ног.

Подросток ловким жестом опустил на воду воздушный матрац и тотчас же лег на него, взявшись руками за края - я узнал эти руки, они несли праздничный торт, обильно политый сливочным кремом. Но матрац не слушался своего мучителя и продолжал изгибаться, почти на двое переламываясь на волнах:

"Эй, Лу Рид! Лу! Гонолулу-лулу (оба слова - ударение на первое "у")!!!" - я выкрикнул, точно сперва записали на одной скорости, а проигрывают на другой, более медленной, причем прежняя запись слышна: "Бархат: культ: хаос:" Сквозь сон я догадался, что он уже здесь. Он здесь с тех пор, как похерен гимн в моем узилище. Как в моем номере перестал по трансляции в 6 утра звучать гимн СССР.

"Шостакович, выпрыгни из окна", - предлагали консерваторы на митинге в Алабаме. Что ж, когда-то и я рассуждал: "Давно настало время чинно и опрятно самоистребиться. Но мы разучились хоронить себя, не оставляя следов".