Александр Эртель - Криворожье

По возвращении моем в комнату я заметил, что взаимная приязнь собеседников еще более разгорелась. Мельник и мельничиха сидели около Гундрикова. Мельничиха обнимала его, а мельник угощал наливкой. Гундриков усиливался сохранить свое достоинство и потому как-то уморительно морщил лоб свой и старался вызвать на лицо многозначительное выражение, но, вопреки усилиям этим, сладкая улыбка то и дело растягивала его губы, придавая лицу несколько дурковатый вид.

– Знаем мы господ-то! – подобострастно говорил Лазарь, смакуя наливку и приглашая к тому же Семена Андреича, – знаем мы их достаточно… Вот Гуделкин, Ириней Маркыч – он-те не то что подоброхотствовать – он русского языка не понимает. Ей-богу!.. Мужик ему говорит, а он не понимает… И он ежели мужику заговорит – мужик его не понимает. Так разве это возможно? С мужиком живи, так живи не как немец… Я вам, сударь, без лести буду говорить: настоящий вы человек!.. С мужиком ли, с купцом ли-вы все свои… Об вас ведь иных и речей нет, кроме как великатных…

Гундриков уподоблялся коту, которого щекочут за ушами.

– Ну, нельзя того сказать… Это ты, Лазарь, может быть, и преувеличиваешь, – для приличия возразил он.

– Ветром море колышет, молвою народ, – подхватила Устинья Спиридоновна, – молва не по лесу ходит – по людям… Нам что? Мы люди тебе приятные – спроси у чужих, у сторонних…

– Ну и что же? – с самодовольной улыбкой поинтересовался Гундриков.

– А и то же – все одно скажут: свой человек, Семен Андреич, свой, расейский.

– А я вот ономнясь мужичка встретил, – произнес Лазарь. – Ты чей? говорю. «Дурманинский». – Кто у вас нaбольшим? спрашиваю. «Семен Андреич». Хорош человек? (Я-то как будто не знаю.) «Такой, говорит, человек – душа; ежечасно бога, говорит, молим за ихнюю милость… Им живем, им дышим, говорит…»

– Я что же – я рад… Я все, что могу… Я русский народ люблю, охорашиваясь, сказал Гундриков и отпил немного наливки.

– Да уж, мало у нас таких управителев, как ты, сударь! – сказал Лазарь, в пылу чувств заменяя подобострастное вы не менее подобострастным ты: – хозяйскому добру печальник первый… Мне тоже вот Чумаков говорит ономнясь: «Голова, говорит, господин Гундриков; за этакой, говорит, головой не токмо Дурманиным, Шереметеву {10} 10 Шереметевы – древний дворянский род. Здесь это имя употребляется, очевидно, в связи с тем, что Шереметевы были крупнейшими помещиками, владельцами тысяч крепостных крестьян, огромнейших земельных богатств. прожить можно».. Вон оно что!..

– Что ж – я по мере сил… Я совесть свою берегу… Я рад… окончательно разнежился Гундриков.

– А уж и паны-то твои чудны, Андреич, – с соболезнованием подхватила мельничиха, – ты бьешься, ты ночей не спишь, ты об добре об ихнем печалишься, – а они живут себе припевают, да об радетелях своих забывают… Ни от них ласки, ни от них угождения…

– Ну, как же так – я доволен… я рад… – возразил несколько опешенный Семен Андреич.

– Хе-хе-хе, – в мягком тоне пустил Лазарь. – Это уж, сударь, нечего бы толковать… баба-то она хоть и баба, а попала в самую центру. Не по твоим заслугам тебя ценят. Твоя заслуга – прямо скажу, не рублевая заслуга, а тысячная.

Семен Андреич пожал плечами. По-видимому, ему и самому начинало казаться, что заслуги его в должной мере не оценены.

– А я тебе на этот случай притчу, сударь, скажу, – продолжал Лазарь, и не то что какую житейскую притчу, а прямо от писания – божественная, значит…

Мы, разумеется, изъявили желание послушать притчу.

– Жил, скажем мы, – начал Лазарь, – на свете хозяин – в Рассее ли, ино ли где, не знаю, – ну, и нанял, значит, эфтот хозяин управителя своему дому. Жестокосердый попался управитель! Ну, и по своему жестокосердию первым долгом поналег он на хозяйских должников. Прямо надо говорить должникам от него житья не стало. И проценты ему подавай и работу ему исправляй – все. А чуть какой не исправен, сейчас это в яму его. Одним словом, аспид и василиск… Ну, и был, стало быть, у хозяина другой управитель. Тот как делал? Призовет тебе должника и спрашивает: «Что ты хозяину должен?» – «Сто пудов масла», говорит. «Давай сюда расписку». Тот даст расписку, а управитель в ней и напишет: «Не сто пудов, а семьдесят должен человек этот». Так и с другим. Призвал одного, призвал другого всем долги поспустил. Ну, только много ли, мало ли времени прошло, посогнали управителей с местов. И доброго согнали, и сроптивого согнали. Ну, и стал, скажем мы, сроптивый бедствовать – и не то что как, а просто главы не знал где преклонить. А другой добрый-то, значит, не токмо сыт был – капитал приобрел немалый, потому всякое ему угожденье от должников и всякое приятство воспоследовало. Вот она, притча какая!.. Так что сказано, сам господь доброго управителя-то одобрил – добрый ты раб мне, говорит…