Александр Эртель - Мужичок Сигней и мой сосед Чухвостиков

– Вон! – с почтительным удивлением протянул Сигней, – легко вымолвить!.. Управься-ко с ей, с хaзиной-то {2} 2 Хазина – огромная вещь, верзила, здесь в смысле большого количества земли. с эстой… Произведи ее в дело!.. А нашему брату дураку что? – Знай соху да борону… Ах, грехи, грехи! – Он опять сокрушительно вздохнул и помахал головой.

– Теперь вот хошь покос взять… Мало его нешто у тебя? (мужичок Сигней вопросительно и участливо заглянул мне в лицо), – а тоже ведь надо и его устроить… Я все так-то думаю, думаю, – вот и барин!.. не легко тоже… Оно, пожалуй, раздай его, покос-то, нешто не раздать?.. Тоже много таких, как сваток-то мой… А опосля и собирай!..

– Разве Григорий-то плутоват? – спросил я.

– Бедность-то его, барин, зашибла-а… Куда уж ему плутовать!.. Иной раз и рад бы по-чести, да ничего не поделаешь… Деться-то некуда… Ведь вот об троице тебе платить десять рублев, за земельку-то… Ну, где ему?.. Я-то, по благости господней, пока бог грехам терпит, смогу… А ему и тяжко.

– У меня застой не будет, – заговорил он после непродолжительного молчания, – хоть сейчас получай… Я ему и сказал: ну что ты, мол, сват, барина-то будешь гневить… Он ведь, барин-то, как ни то – пригодится… В гнев-то его вводить тоже не след… Ну и вызволил!.. Что уж… По душе!.. Пущай…

Мужичок Сигней с великодушнейшим видом махнул рукой и затем совершенно неожиданно добавил:

– А ты уж покосец-то у Яркиной окладииы уважь мне… Я уж тебе заслужу… Травка-то там хоша и не важная, ну, да нам, по мужицкому нашему обиходу, сойдет… Больше все ковылoк там-от… Дай бог, копен на двадцать!..

Покосец у Яркиной окладины никогда не давал меньше пятидесяти копен. Я сказал, что подумаю.

– Это отчего не подумать, – одобрительно протянул мужичок Сигней, подумать – первое дело… Только уж, Миколай Василич, ей-богу, без обиды… Думаю – как заехал я к тебе, вызволил из земельки-то эфтой, сватниной-то, так заодно уж… послужу… А мне кстати бы – близко покосец-то к посеву… Та-ак рядышком. Ты, может, видал?.. Как, поди, не видать… Ты чтой-то не больно барствуешь-то!.. Я позавчера куда тебе рань какую на рассев-то поднялся, а ты уж по полю-то бродишь… Это уж прямо надо сказать – хозяин!

Надо сообщить читателю, что одна из самых зазорных моих слабостей это страсть поспать… Хозяин я тоже плохой – сонливый и ленивый…

Уха уже несколько раз кипела, и Михайло объявил, что ее скоро надо есть. Анна притащила хлеб и посуду.

Над нами висела уж настоящая ночь, которая казалась очень темною от огня, острыми языками лизавшего стенки огромного чугуна с ухою. На траву ложилась едва еще заметная роса. Прудок походил на громадную лужу чернил, окрашенную от берега багровым заревом нашего костра. Млечный Путь опоясал черный небосклон, звезды сияли уже не робко и трепетно, а с какой-то торжественной ясностью. С поля доносились задорные перекликанья перепелов. В неподвижном камыше что-то едва слышно шуршало. Влажная свежесть пропитывала воздух. Пахло водою и какой-то приятной затхлостью.

Я отправился в дом за папиросами и, воротившись к берегу, застал уху уже налитую в огромную чашку. Андрей Захарыч, наконец, вышел из своей странной задумчивости и вел с Сигнеем разговоры. Сигней солидно и не спеша уплетал уху. Михайло с какой-то ретивостью подсоблял ему.

Я сел поодаль от них и закурил папиросу (ухи мне есть не хотелось). Чухвостиков трактовал о вороном жеребце, купленном крутоярским батюшкой, отцом Вассианом.

– Ну, пастырь он, положим-с… По писанию ежели… – говорил Андрей Захарыч.

– Это уж ты как есть, – подтверждал Сигней, тщательно откусывая хлеб от огромнейшего ломтя и бережно отряхая этот ломоть над ухою, – знамо пастырь… Наставлять чтобы…

– Да… наставлять… – задумчиво произнес Андрей Захарыч, и затем оживленно добавил: – Теперь – жеребец, возьмем жеребца…

– Что ж – жеребец?.. Сто два целковых – цена небольшая… Так ежели будем говорить: четырехлеток он…

– Четырехлеток.

– Ну, продержит он его с год…

– С год…

– А там, глядишь, повел его в Толши… [2]

– Монахи тоже! – язвительно воскликнул Андрей Захарыч и, не дав кончить Сигнею, вдруг горячо и часто заговорил: – Вот я и утверждаю-с… ну, пастырь он… Пример ему подобает подавать иль нет-с?.. Печаловаться, так сказать… чтоб души ежели… Потому, как ни говори, христианские они, крещеные… Наблюдение-то за ними надобно-с, за душами-то!.. Ну, а он жеребца теперь… Ты говоришь, вот, – в Толши… Это мне повесть аль тебе там, ну так… Потому мы – миряне…