Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине

— До утра всяко не уедете с нашего двора, то милости просим к нам вечерять, парни-девки соберутся. У нас так каждый вечер попеременно. Сегодня вечеряем у Козулиных в избе. С краю, около мельниц. Милости прошу…

Девки вечеряли, плели кружева, пряли пряжу; между делом и пляску затевали под игру дудошников, и песни спевали, от которых Федот подчас чувствовал себя неловко. А девахи, выросшие на бойком месте, на широкой проезжей дороге, видавшие разных людей, напевали на знакомые лады песенки, пристраивая слова к тем песням с прямым намеком и смыслом:

— Анна, перестань парню досаждать. Парень-то больно добер. Ты другое ему спой.

— Добер Федот, да совсем не тот. Не здешний, — ответила Аннушка девахам-соседкам и с их помощью затянула старинную песню:

В железном светце, над старым корытом с водой, ярко горели две длинные полосы тонких березовых лучин. Лучины, потрескивая, догорали, их сразу же заменяли новыми из огромного пучка. И было от того древнего освещения светло, тепло и пахло легким угарцем. Далеко за полночь просидел Федот на этой посиделке. На постоялый двор, по сугробам и ухабам, шел он вместе с Аннушкой. Оба молчали, чувствуя, что хотя и вместе идут, но им не по пути. А на постоялом хозяин весь тот вечер выпытывал у холмогорцев о проезжем парне и, убедившись окончательно в его доброте и приличии, поставил в горнице на стол орленый штоф вина и ждал постояльца и Аннушку с гулянки. А потом пригласил его в горницу и с глазу на глаз без обиняков прямо сказал:

— Полюбился ты мне, парень, оставайся у нас… Давай-ка по чарочке. Мне за такого парня единственную дочь не жалко. И был бы ты мне и зять, и как сын родной. Вот…

— Спасибо, хозяин, за доверие, большое спасибо. От такой девицы, как Аннушка твоя, и от такого места грех бы отказываться, но не те у меня думки. В столице учиться надобно. От отца я слыхал, что вот таким манером наш земляк Михайло Ломоносов чуть в молодых годах не женился. А сколько ему невест было!.. Ушел и выучился. Знаменитость…

— Как же, слыхали про Ломоносова, — ответил Никифор, — знатная особа. Значит, и ты по его следу думаешь? Дай бог. Знать, умен ты, Федот, если от такого добра да счастья отказываешься. А ум превыше богатства. Что ж, добра тебе желаю… Случится путь-дорога, приворачивай, гостем будешь!..

Наутро погода присмирела. По сугробам мела тонкая, словно кружевная, поземка.

Обоз холмогорцев продолжал свой путь.

Чем ближе к Петербургу, тем больше попадалось встречных подвод. Степенные поморы не лезли в перебранку, но и с дороги не сворачивали. Чуть показывался встречный обоз, возвращавшийся из столицы, они брали под уздцы своих лошадей и вели их посредине дороги, внушительно поблескивая торчавшими из-за кушаков топорами. Побаиваясь за целость сыромятных гужей и черемуховых заверток, встречные обозники уступчиво сворачивали — они знали, что в ссору с бывалыми и вольными поморами лучше не вступать.

Среди северян поморы отличались суровым характером. Холмогорских жителей всюду называли «заугольниками». Когда к ним в Холмогоры приезжал Петр Первый, они, потомки вольных новгородцев, прятались за углами изб, опасаясь, как бы царь не вздумал выкинуть над ними злую шутку в отместку за непокорность их предков московским царям. Петр посмеялся над их страхами и дал им прозвище «заугольники». С тех нор прошло много лет, а прозвище за ними так и осталось. Если и можно было с кем поставить холмогорских «заугольников» рядом, то это опять-таки с упрямыми новгородцами…

Дни становились длинней. Деревни, села, усадьбы встречались по пути все чаще и чаще. Иногда в обгон по рыхлому снегу проносилась запряженная цугом шестерка лошадей в блестящей сбруе. Форейторы со свистом махали бичами и грубо кричали на проезжих:

— Берегись, задавим!..

— Опять какого-то захребетника-дармоеда провезли, — грубо замечали поморы вслед барской повозке…