Валерий Прохватилов: И грянул бал

Обстановка в целом была такова (я со временем убедился в этом, Сергей Василич), что держать нашу сворку на короткой шлейке им было выгодно. Мы и впрямь ведь не просто работали, а молотили тогда, как негры, и притом (заметьте!) в чем-нибудь еще всегда виноваты были. На любого из нас - на Баркова и Кайкина, на меня и еще кого-то, - у Комкова и Крагина под рукой обязательно имелось обстоятельное фирменное досье, толщиной, как мыслилось мне, в два пальца, если не в три. Тут на той же летучке пойди попробуй вякни хоть что-нибудь этакое против всеобщей шерсти, - мигом охолонут! Пасть заткнут и, пребольно руки заломив, свяжут их в локтях или сухожилия вмиг подрежут, будешь только левой задней лапкой дергать тогда слегка, будто препарированная лягушка. А уж слово брякнуть поперек или даже просто хвост поднять, в несогласии своем фрондерском, - все, и думать не могли! Тут чертa, пограничный шлагбаум с полосатой, как зебра, будкой, зона, с вышками по углам и проволокой под током. Так что молча теперь сиди, правдолюбец хренов, тля, а заодно еще и моська из подворотни! Молчи!..

Вообще же беспечное и довольно-таки прямое увлечение наше Бахусом - именно в те годы, в нашей вольной среде, - было, пожалуй, для всех нас как некий уютный фон. Дело, кстати, вовсе даже не в том, чтоб, к примеру, начальство про нас не знало, ибо знало оно прекрасно. Или, может, ежели точнее сказать, догадывалось. Потому как разведка работала день и ночь: Болш "постукивал" порою или кто-то еще, должно быть. Социальная психология метод сей называет "включенное наблюдение". Очень точно, по-моему, - факты, факты... Но, однако, Комков при этом и тут себе на уме: коли уж не захочет чего заметить так не заметит. Главное ведь, чтоб не было никаких эксцессов. И работа чтоб, конечно, не пострадала. Посидели, как мышки, тихо и разошлись. Как на детском утреннике в саду, где у зрителей слеза вышибается от какой-то всеобщей сердечной жалостности. То есть именно в том и главное, чтобы тихо. Отмечают ребятки, дескать, новую свою какую-то негаданную удачу, и ладно... Чего тут особенного? Ничего особенного и нет... В этом смысле высокое начальство наше напоминало нам всем отчасти тех устойчивых во взглядах и довольно праведных педагогов, которые, обнаружив внезапно у пятнадцатилетней, невинной по виду школьницы застарелую венерическую болезнь, выражаются о ней примерно в том плане, что вот-де ребенок вовремя не нашел вокруг себя достойных социально-нравственных ориентиров, а посему и попал в круг ложных представлений и ценностей. Нет бы просто по-русски сказать, что триппер...

Отмечали же мы в те блаженные времена все подряд события и все даты. Дни печати, радио и Победы (пятого, седьмого и девятого мая), - это ведь практически уже запой... В январе - прорыв блокады, окончательное снятие блокады... Майские, ноябрьские. Конституция, Новый год... День Советской Армии и Восьмое марта... А для кучи уже (для смеха) - День пограничника, День взятия Бастилии и День торгового работника - "Разве ж мы не торговцы?" В обязательном порядке почему-то даже - День рыбака... Это Дима Кайкин регулярно погружал в календарь свой аттический матовый нос, как в святцы. Дни рождения еще сюда бы надо приплюсовать и различные наши собственные премьеры в многочисленных жанрах радио. Новоселья опять же, разводы и похороны. Да и просто огнем горящие наши души... Или, скажем, - День работников милиции, в ноябре, - как не выпить?.. Если вспомнить при этом благородную науку вашу, Сергей Василич, однозначно толкующую о том, что алкоголь в крови держится около трех недель, тут и слов никаких, по-видимому, уже говорить не надо - ясно и так...

Но однако же на особом счету в сей привольной, в сей каверзно-уплотненной череде был, конечно, праздник Восьмое марта. Самый фарисейский, кстати, и самый массовый. Ибо остальные, как помним, все дни в году - мужские, а этот женский. Вот уж истинный день, когда вся страна прямо на рабочих местах косела, исключая, впрочем (что понятно), безумных, грудных и мертвых!.. Именно с этим праздником ситуация вообще возникла крайне парадоксальная: на работе подруг своих поздравляли, под мимозы и торты разные хорошие слова говорили, а к себе домой потом ползли тепленькие...

Я пришел в редакцию (в штат), как помнится, в январе 68-го, - аккурат через два месяца этот праздник. Петракова сама пригласила меня участвовать. Дня за два подошла к моему столу, с деловой улыбкой опытного маркёра, повела вдруг своими угольными бровями, как умелый косарь упругой своей косой: "Павел Григорьевич, надо быть!" Я послушно сдал вступительную десятку, благо мог позволить себе тогда. Деньги эти собирала редактор Вострикова, бывшая учительница, сохранившая с недавних времен беспощадных школьных своих баталий соответствующую данной любой минуте беспрекословность тона и вполне бесстрастную громкость сухого голоса. Я не знаю, как рассказать, что за опыт я приобрел в результате сего банкета, Сергей Василич, - мне бы и вообще, быть может, не следовало говорить тут о его финале, да пусть уж... Ибо, с вами с глазу на глаз беседуя вот на этих терпеливых страницах узких, сам как будто в душе утрясаю нечто теперь. Словно к жизни какой-то иной готовлюсь, где не будет больше ни лжи, ни замаскированного криводушия, ни наивных ошибок молодости. Очевидно, надо это нам с вами, ох надо, Сергей Василич! - коли уж и впрямь обещана мной в начале некая заявочная, предпоследняя степень возможной искренности.